Каждое стихотворение Д. Блынского (большое ил маленькое), каждая поэма глубоко продуманы в идейном отношении, несут в себе заряд бодрости и настолько близки к фольклору, что кажется порой, автор просто пересказывает то, что где-то и когда-то услышал. А все потому, что, как говорит в предисловии к сборнику его стихов «Солнечное слово», вышедшему в издательстве «Советская Россия» (1980 г.) Лев Ошанин: «Он оставался чужд всевозможным модернистским влияниям. Для него всегда высшим критерием была человеческая достоверность и поэтическая простота».

Дмитрий Иванович с полным откровением признавался читателю:

    * Рифму я не вертел за столом по неделе
    * (Чем причудливей рифмы, тем громче стихи).
    * На меня они сами, простые, глядели
    * То слезинкой цветка, то сережкой ольхи.

Блынскому не надо было ездить к тем, рядом с кем он вырос, от кого постиг родную русскую речь, народный характер, кому целиком отдал свой поэтический дар. Недаром ему особенно удавались стихотворения, в центре которых стоят близкие поэту по духу и складу простые люди труда, унаследовавшие лучшие национальные черты тургеневских героев.

    * На юру, над Красивой Мечею,
    * Где в яругах петляет река,
    * Как пойду - обязательно встречу я
    * Лет семидесяти старика.


 




    * Ах, Красивая Меча, то сузится,
    * То опять распахнет берега…
    * Но я вижу колхозную кузницу,
    * Что Касьяну, как дочь, дорога.

Это, конечно, вовсе не литературная имитация тургеневского «бегуна» и странника, неугомонного правдоискателя, беззаветно любящего родную землю. Перед нами вполне современный образ колхозного кузнеца, который «над плугом клещами орудуя, наклонился, как врач над больным». Но разве же не обогащает этот колоритный характер тонко подмеченная и совсем ненавязчиво выраженная автором глубокая внутренняя связь, между двумя совершенно разными Касьянами с Красивой Мечи двух разных эпох?

Говорят, нельзя войти дважды в одну и ту же воду быстротекущей реки. Поэт и не тщится это делать. Но он просто не может не черпать из того же неиссякаемого источника, который поил когда-то и музу Тургенева. Отсюда вполне естественная перекличка и органическая, живая связь.

Не выдуман, а тем более невычитан из книг реальный современный герой Блынского, который прекрасно понимал, что произведения авторов, оторванных от окружающей их жизни, убивают, говоря словами Белинского, не только искусство, но и самую возможность искусства. В самом деле, что мудреного было бы сделаться поэтом и кто бы не в состоянии был сделаться поэтом по нужде, по выгоде или по прихоти, если б для этого стоило только придумать какую-нибудь мысль да и втискать ее в какую-нибудь придуманную же форму? Нет, не так это делается поэтами по натуре и по призванию!

Уже первый сборник Блынского «Сердцу милый край» не оставлял сомнений в том, что молодой автор обратился к неиссякаемому источнику вдохновения- полям, лугам Орловщины, ее людям, преобразующим своим трудом родную землю. Все это и явилось для него началом всех начал.

За столь удачным дебютом последовало и вполне достойное продолжение. Блынский неутомимо обогащал, освежал взятые из самой жизни впечатления, краски, стараясь проникнуть в самую глубь тех явлений, душевных состояний человека, которые привлекали его в новых стихах. Острое чувство природы и столь же пристальное внимание к своему современнику определили характер творческих поисков поэта, прерванных безвременной смертью в 1965 году.

Опыт Блынского ясно говорит о том, что любое произведение о родном крае, о «малой родине» только тогда приобретает сколько-нибудь широкое звучание, когда в нем можно различить и какие-то характереные, неповторимые для нашего времени приметы Родины большой. Тут не следует ожидать никаких скидок на так называемую местную тему, на собственно орловский колорит. Только глубокое проникновение в духовный мир своего современника откроет поэту в окружающей его повседневности то, чего он сам ранее не чувствовал, не замечал.