Эдуард Годелевич Дзюбин (Эдуард Георгиевич Багрицкий) родился 22 октября 1895 года, черев четыре года после бракосочетания Годеля Мошкова, Дзюбина и Иды Абрамовны  Шапиро.  Несмотря на неплохую материальную обеспеченность и заботы родителей о благополучии семьи и развитии сына, детские годы не оставили в душе будущего поэта ярких впечатлений. Воспоминания товарищей детства Багрицкого  (см. альманах «Эдуард Багрицкий»)  ясно говорят о том, что интересы родителей были мальчику чужды, искусство совсем их не увлекало. Некоторые черты семейного  быта  отразило «Происхождение»  (1929). Помимо непосредственных впечатлений от окружающего мира, большую роль в духовном формировании юноши сыграли книги. Романтические поэмы, баллады и сказки Пушкина, приключенческие повести Стивенсона  и Жюля Верна; открывающие тайны природы  книги  Брема и волшебные сказки «Тысячи и одной ночи» помогли сложиться боевому, жизнерадостному характеру Багрицкого.

В ранней лирике Багрицкого видели свидетельство незрелости таланта и сильного влияния поэтов, стоявших па весьма далеких друг от друга эстетических позициях (от Блока до Гумилева и Киплинга). Вопрос о «влияниях», однако, ровно ничего не решает, когда речь идет о формировании сильного и самобытного таланта; если «влияния» пересиливают талант и превращают поэта в эпигона, становится очевидным, что он и но имел значительной силы для самостоятельного развития. В то же время самобытность не исключает отдельных признаков ученичества или даже нескрываемого подражания в опытах молодого поэта. Весьма убедительным доказательством самостоятельности Багрицкого в начале его пути оказалось критическое отношение к футуристам.

Стихотворение «Гимн Маяковскому» (1915) - первая поэтическая декларация Багрицкого - говорило о сложном восприятии поэзии и личности Маяковского. «Гимн» построен на контрастном ироническом сближении не столько двух поэтов, сколько разных эстетических культур. При этом Багрицкий имеет в виду прежде всего тот мир раздумий и чувств, небывалых образов и новых художественных устремлений, с каким вошел в русскую литературу Владимир Маяковский.

Глубоко трагический гуманизм Маяковского, уводивший молодого, ищущего художника от опасного пути формальных экспериментов, не был свойствен ранней лирике Багрицкого. Поэтому само восприятие Маяковского носит односторонний характер. Автор «Гимна» дает скульптурный портрет Маяковского в духе античного искусства, упуская, однако, из виду, что Маяковский отверг созданный эллинистической культурой идеал спокойно созерцающего горе и радости людей, увенчанного лавровым иенком поэта. Читатель помнит, что во втором действии трагедии «Владимир Маяковский» поэт В. Маяковский, переодевшись в тогу и украсив себя лавровым венком, с тревогой принимает слезы страдающих людей. Здесь пет и тени бездумной, декоративной имитации внешних примет древней трагедии, с какой можно было встретиться во многих стихах символистов и даже у Валерия Брюсова.

Образ поэта, сознающего свою личную ответственность па счастье людей, резко контрастен облику «божественного сибарита с бронзовым телом, следящего, как в изумрудной чаше Земли, подвешенной над кострами веков, надуваются и лопаются народы». Основой спора было разное отношение к истории:


 



    * Я, изнеженный на пуховиках столетий,
    * Протягиваю тебе свою выхоленную руку

с иронией по адресу утонченной эстетической культуры говорит Багрицкий о своей позиции, как поэт, признающий силу Маяковского. Интересно то, что Багрицкий прямо говорит о неудовлетворенности аристократическим складом изысканной, расслабляющей художника декадентской культуры и предвидит (как и наиболее прозорливые русские писатели той поры)  ее близкое крушение:

    * Я, ненавидящий Современность,
    * Ищущий забвенья  в математике и истории,
    * Ясно вижу своими все же вдохновенными глазами,
    * Что скоро, скоро мы сгинем, как дымы.
    * И, почтительно сторонясь, я говорю:
    * Привет тебе, Маяковский!

Такая декларация была в известной мере подсказана примером Леконта до Лиля, с чьими стихами Багрицкий познакомился в 1913 году, когда с увлечением читал весьма далеких друг от друга поэтов: Александра Блока, Теофиля Готье, Артюра Рембо, Поля Верлона, Игоря Северянина, Николая Гумилева, Эредиа.