Наряду с крупными лиро-эпическими произведениями в 1940-1960-е годы Твардовский пишет стихи, в которых пронзительно отозвалась «жестокая память» войны («Я убит подо Ржевом», 1945-1946, «В тот день, когда окончилась война», 1948, «Сыну погибшего воина», 1949 1951, «Их памяти», 1949-1951 и др.), а также ряд лирических стихотворений, составивших книгу «Из лирики этих лет» (1967). Это сосредоточенные, искренние и самобытные раздумья о природе, человеке, родине, истории, времени, жизни и смерти, поэтическом слове.

Среди написанного Твардовским в 50-е годы можно встретить немало строк, предназначенных, как он был убежден в то время, «подтверждать и закреплять действительность» (V, 319), а потому нередко описательных и риторичных. Однако в поздних стихах поэта, в его проникновенно личностных, углубленно психологических переживаниях 60-х годов раскрываются прежде всего сложные, драматические пути народной истории, звучит суровая память Великой Отечественной войны, отзываются болью нелегкие судьбы довоенной и послевоенной деревни, вызывают сердечный отзвук события народной жизни, находят горестное, мудрое и просветленное решение «вечные темы» лирики.

Родная природа никогда не оставляет поэта равнодушным: он зорко замечает, «Как после мартовских метелей,

Свежи, прозрачны и легки,

В апреле –

Вдруг порозовели

По-вербному березняки» (1966), слышит «Невнятный говор или гомон

В вершинах сосен вековых» («Мне сладок был тот шум сонливый...», 1964), жаворонок, возвестивший весну, напоминает ему далекую пору детства.

Нередко поэт строит свои философские раздумья о жизни людей и смене поколений, об их связи и кровном родстве – так, что они вырастают как естественное следствие изображения природы («Посаженные дедом деревца...», 1965, «Газон с утра из-под машинки...» 1966, «Береза», 1966). В этих стихах судьба и душа человеческая непосредственно смыкаются с исторической жизнью родины и природы, памятью отчей земли: в них по-своему отражаются и преломляются проблемы и конфликты эпохи. Тема преемственности поколений, памяти и долга перед погибшими в борьбе с фашизмом пронзительной нотой входят с стихотворения «Ночью все раны больнее болят...» (1965), «Я знаю, никакой моей вины...» (1966), «Лежат они, глухие и немые...» (1966).



Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они – кто старше, кто моложе -

Остались там, и не о том же речь.

Что я их мог, но не сумел сберечь, -

Речь не о том, но все же, все же, все же...



Своей трагической недосказанностью эти стихи тем сильнее и глубже передают ощущение невольной личной вины и ответственности за оборванные войной жизни. Но эта неотпускающая боль «жестокой памяти» и вины относится не только к военным жертвам и утратам. Трагедийно звучит чувство сыновней скорби в цикле «Памяти матери» (1965), окрашенном болью всенародных страданий в годы репрессий.



 









В краю, куда их вывезти гуртом,

Где ни села вблизи, не то что города,

На севере, тайгою запертом,

Всего там было – холода и голода.



В последнем из стихотворений этого цикла, «– Ты откуда эту песню,

Мать, на старость запасла...», возникает столь характерный для творчества поэта мотив и образ «переправы», который в «Стране Муравии» представал как устремленное вижение к берегу «новой жизни», в «Василии Теркине» – как трагическая реальность кровавых боев с врагом; в стихах «Памяти матери» он вбирает в себя боль и скорбь о судьбе матери, горькое смирение с неизбежной конечностью человеческой жизни:



Отжитое – пережито,

А с кого какой же спрос?

Да уже неподалеку

И последний перевоз.



Перевозчик-водогребщик,

Старичок седой,

Перевези меня на ту сторону,

Сторону – домой...