Отношение критики к сценическим притчам было неоднозначным. Одни упрекали драматургов в том, что они пытались “догнать” бурно развивавшуюся прозу”, а в результате ни одна из пьес-притч не имела той завидной судьбы, которая выпала на долю лучших “мифологических” или исторических романов. Другие отмечали, что пьесы-притчи чересчур трудны для зрительского восприятия, так как рассчитаны на публику с достаточно широкой литературной эрудицией. Так, “Игра теней” Ю. Эдлиса, пьеса о Клеопатре, Цезаре, Марке Антонии, подразумевает, как минимум, знание произведений В. Шекспира, Б. Шоу, Т. Уйалдера. Подобные упреки едва ли можно признать справедливыми. Прозаики и драматурги не “догоняли” друг друга, а развивались в едином литературном контексте и ощущали потребность общества в серьезных размышлениях над кардинальными, вечными философскими и нравственными проблемами.


 



Авторы сценической притчи шли, как правило, по одному из двух путей создания условной жанровой формы. Э. Радзинский, Ю. Эдлис, Г. Горин предлагали читателю и зрителю своеобразные исторические игры-фантазии. Здесь было очевидным стремление авторов использовать в качестве сюжетной основы альтернативные или в принципе недоказуемые версии тех или иных исторических событий. Даже когда автор ( как, например, Э. Радзинский в “Беседах с Сократом”) брал за основу сюжета общеизвестную версию гибели афинского философа, он не ставил себе цель воссоздать исторически конкретную ситуацию или обстановку, а создавал произведение о вневременных проблемах, ситуациях, характерах. “Теперь, когда все подошло к концу, я понимаю… Как детьми мы сокращаем дроби, так и жизнь уничтожает кажущееся многообразие. И вот уже вокруг нет толпы. Жизнь-то свелась к ним, к четырем: Каин… Авель… Кесарь… и Мария - на одной лавочке умещается вся жизнь”, - в этих словах декабриста Лунина из пьесы Э. Радзинского содержится и объяснение того, как создаются сюжет и характеры в драматургической притче. И ситуация, и образы тяготеют к своим исходным типам или даже архетипам. Извечно одинокий, ищущий, страдающий, мучительно размышляющий интеллигент (Сократ, Лунин или Сенека), развращенная собственной безграничностью и вседозволенностью власть (афинский ареопаг, следственная комиссия или Нерон) - всегда пребывают в постоянном противоборстве, а в какую историческую эпоху этот неразрешимый конфликт “перенести”, зависит только от фантазии и настроения драматурга.  Иной характер носят “доисторические” притчи А. Володина. Пьесы “Выхухоль”, “Две стрелы” и “Ящерица”, родственные по материалу и связанные друг с другом наличием общих персонажей, автор вовсе освободил от какой-либо исторической достоверности и груза прямых литературных ассоциаций. Но это не мешает серьезному разговору и размышлениям о войне и мире, об общечеловеческих моральных ценностях.

С началом перестройки в стране театр, а вместе с ним и драматургия, вступили в сложный период развития. Это было связано прежде всего с тем, что лидирующие позиции в сфере читательских и зрительских интересов прочно захватила публицистика. С ней не могли конкурировать ни собственно художественная литература, ни театр. Особое место заняли периодика и телевидение, которые буквально обрушили на публику лавину сведений, документов, а затем и их интерпретаций, до той поры недоступных обществу. В подобной ситуации драматург мог занять одну из двух противоположных позиций. С одной стороны, велик был соблазн влиться в общий информационно-публицистический поток и попытаться “догнать и перегнать” журналистику. С другой стороны, благоразумнее было остановиться, осмыслить произошедшее и только затем выступить со своим сформировавшимся, взвешенным суждением, к тому же облеченным в достойную художественную форму.

Эйфории от самой возможности говорить о ранее неизвестных или замалчиваемых сторонах жизни общества поддались многие авторы. Прежде всего это привело к заметному оживлению жанра политической драмы. Своеобразное продолжение получила “производственная” драма 1970-х годов. Драматурги А. Мишарин (”Серебряная свадьба”, 1987), И. Дозорцев (”Последний посетитель”, 1987), Р. Солнцев (”Статья”, 1986), А. Буравский (”Говори!” 1986), Л.Зорин (”Цитата”, 1986) вновь заговорили о наболевших проблемах, касающихся уже отживших командно-административных методов управления, о необходимости личной инициативы и наконец-то обозначившейся свободе выбора. Однако вскоре стало очевидно, что злободневность и публицистичность на театральной сцене уже не столь впечатляют, как 10-15 лет назад, и что потенциал “производственной” пьесы оказался исчерпанным.