Когда меня спросили о идеологическом противостоянии в литературе, а именно современном противостоянии, этот вопрос показался мне очень скучным. Современная проповедь, даже если это проповедь гедонистическая, находит мало отклика. Противостояния нет, те литераторы, что хотели его, перенесли борьбу в чистую политику.

Создается впечатление, что противостояние десятилетней давности было личным, быть может, идеологическим, но все же личным.

Другие поколения сходятся легче. Они не помнят того времени, когда литература была делом государственным, они не помнят, когда членам Союза писателей оплачивали больничные листы, кормили и поили. Деньги были государственные. Финансовая история Союза писателей СССР вряд ли будет написана, между тем она не менее интересна, чем история приватизации в России. Когда на тему этого прошлого я говорю со сверстниками, у нас нет настоящего понимания той ситуации. Мы только умом можем понять жизнь накормленных писателей. Особой гордости в том, что нас кормили другие профессии, не было. Они, эти профессии, были нестыдные, интересные, и нам это нравилось. Поэтому кулуарная склока проходила мимо.

Но главное не это. Главное, что еще пять-семь лет назад обязательность чтения литературы не ставилась под сомнение.
Теперь делить нечего. Надо жить, при возможности складывать слова - одно к другому.

Итак, есть несколько обстоятельств современной жизни, которые сформировали нынешний статус де-факто профессиональных творческих союзов.

Это, во-первых, то, что государство не имеет денег на писателей. С одной стороны, оно не может диктовать своих условий человеку, стучащему по клавиатуре, навязывать ему какую-либо идеологию, а с другой - не может объединить ни финансами, ни пресловутой "национальной идеей".

Именно издатель распределяет деньги, именно он решает, что публиковать. Его диктат самый жесткий, и проверяется он финансовой отчетностью. Принадлежность к той или другой литературной партии для него не важна.

Во-вторых, ушел читатель по обязанности. Дело не в том, что современный читатель кормит современного писателя вместо государства. Дело в том, что современное общество лишено обязанности читать. Уже давно во многих учебных заведениях вступительный экзамен, известный как "сочинение", заменен на диктант. Состояние "нечтения" не переводит человека в разряд неполноценного члена общества. Читать по-английски гораздо почетнее, чем "читать просто". "Просто чтение" в данном случае относится не к литературе, называемой классической, а к художественной литературе вообще.

Пропала и светская приязнь к литературе - то состояние бомонда, когда поводом к разговору была литературная новость.

Точка общественного интереса сместилась даже не к кинематографу, а к актуальной журналистике. Телевизионной в особенности. Телевизионные новости универсальны и быстро усваиваются.

И снова это связано с падением интереса к писательским дискуссиям. Эти дискуссии происходили на страницах литературных журналов. Собственно, по этим журналам и формировались писательские группы. Именно по публикации в том или ином журнале и судили о политических пристрастиях автора. Я рассуждаю об этом как автор журналов разных, непохожих. Теперь их тиражи невелики и людей, что читают их не по обязанности, немного.

Третий фактор - появление настоящей массовой литературы. Она пока корява, система ее жанров не отработана, не выработана система ориентиров, высок процент бракованной продукции. Однако она состоялась как явление. И, главное, у нее есть добровольный читатель.

Я говорю это не как сторонний наблюдатель, а как человек, давно и внимательно изучающий этот процесс. В день мне приходится читать примерно одну книгу из тех, что подпадают под категорию массовых изданий. В этом году в одном "патриотическом" журнале я обнаружил роман о войне. А я уже прочитал этот роман напечатанным в приключенческой



 






серии крупного издательства. Роман вполне подпадал под понятие массовой культуры. Это не хорошо и не плохо. Это нормально - просто это еще раз иллюстрирует ситуацию. Идеологическое противостояние прекращается на поле массовой культуры. Бывает так, что те же люди, что не здоровались в девяносто первом году, теперь приносят рукописи в одно и то же издательство. Это, пожалуй, самый интересный вывод, который можно сделать.

Все сказанное выше - интуитивно понятно любому, даже не связанному с литературой профессионально человеку. Я повторяю это для того, чтобы сказать - это естественный ход событий. Именно поэтому идеологическое противостояние писательских союзов читателю не интересно. Оно не интересно даже тем писателям, что прямо не вовлечены в эту борьбу.

Это борьба против кого-то, а не за что-то.

Высокая литература возвращается к своему монашески-религиозному состоянию. К состоянию, при котором человек, складывающий слова, выводит из своей жизни категорию общественного признания и учения как цели.

Теперь надо вернуться к личному отношению. Потому что теперь все разговоры о литературе происходят на личном уровне - по крайней мере у меня.

Осенью я приехал в Ясную Поляну. Толпа писателей смешалась у автобуса, потом в холле гостиницы.

Внешне они были неотличимы - те и эти. И разговор получался, вне зависимости от пристрастий.

Есть такое понятие "нечего делить". Идейные конфликты сходят на нет, когда нечего делить или когда нависает общая опасность.

Опасность для современного писателя заключается в не-чтении. Заставить читать никого нельзя. Предназначение писателя ставится под сомнение. Писатель начинает метаться, суетится в поисках идеологических подпорок.

Мне - хорошо. Хорошо - потому что в силу специфики моей работы мне приходится много писать и одновременно много читать. Это, правда, не рукописи. Книги, которые я читаю, уже прошли через журнально-издательский фильтр, они не привязаны исключительно к художественной литературе. Поэтому можно увидеть, скажем, как эволюционирует любовный роман, или то, какая связь между детективом и справочником.

Это позволяет видеть процесс целиком - от начальной, хорошо знакомой мне стадии, когда человек садится за стол, до книги и динамики книжных продаж.

Мне хорошо - потому что убеждения мои, довольно жесткие, сформировались раньше, чем я начал показывать кому-либо написанное. Теперь вряд ли они изменятся.
Мне было хорошо потому, что еще и в силу биографии дружил я с разными людьми разной формы лиц и разных политических пристрастий. Мне интересны и те, и эти. У каждого есть своя правда и есть одна общая правда, включающая в себя частные случаи.

Разговоры тоже получаются. Жизнь настоящая, непридуманная, она, как и нужно, включает разные цвета и разные занятия.