Насколько я понимаю, речь в данном случае идет о распаде прежней системы организации литературы, то есть только или почти только о толстых литературных журналах, ибо книжный рынок, упразднив госцензуру, принес неведомое ранее разнообразие текстов, изданий, переводов, документов и т. п.

Противопоставление "патриотической" литературы "демократической", а их обеих - "коммерческой" если и имеет какой-то смысл, то исключительно как метки остаточной, выродившейся государственно-бюрократической идеологии литературы. Сегодня это флажки даже не литературных партий или кружков, а литературных клик, претендующих на исключительность собственного права выдавать патенты на "литературное благородство" избранным ими писателям. Здесь нет полемики, нет дискуссии, есть вялая журнальная склока, которая в этих условиях становится, как писала О. М. Фрейденберг, "альфой и омегой нашей жизни", "нашей методологией". Какие могут быть принципиальные споры между людьми, демонстративно не признающими, не уважающими друг друга? Тем паче, что собственно литературных расхождений у этих "партизан" не так много - поэтика современной русской литературы достаточно рутинна и неоригинальна; журнальная политика становится все более и более примитивной, поскольку все более откровенно ориентируется на провинцию, культурную периферию в поисках поддержки и признания. Да, конечно, среди "патриотов" больше тех, кто воспроизводит писательские шаблоны и технику советского романа-эпопеи или деревенской прозы, среди "демократов" - несколько больше эпигонов модернистской прозы или поэзии, но не эти обстоятельства разделяют или объединяют их. Их солидарность основана на внелитературных, внешних для литературы символах, представлениях и интересах. (Во всяком случае, таково мое впечатление литературного потребителя, заведомо неполное и уже непрофессиональное - непосредственный интерес к чтению старых "толстых" или новых "тонких" журналов пропал, осталось лишь некоторое чувство необходимости или обязательности просматривать для "информации" раз в год или реже комплекты разных изданий.) То, что их объединяет, то, что характеризует 9/10 российских литераторов, вызвано утратой их культурной роли, катастрофическим падением интереса читателя к ним, с одной стороны, и ненужность для них самого читателя, с другой. Читатель для них - досадное, раздражающее, травмирующее обстоятельство, от которого они отмахиваются и о чем стараются не думать. Иными словами, мы имеем дело с ситуацией литературной деградации, концом целой эпохи литературы определенного типа, претендовавшей на внимание общества в качестве зеркала его нравов или источника откровений. Сегодня различия между патриотами и демократами в литературе - это различия между плохими писателями, эпигонской отжившей поэтикой, обессмыслившейся литературной деятельностью. Всерьез переживать это или сочувствовать этому уже нельзя; в целом ситуация в журналах напоминает "забытых фирсов", т. е. что-то очень театральное из какой-то прежней жизни: помещик уехал в Париж и помер там, а одичавшая без господского надзора дворня бранится между собой, грозя друг другу барской немилостью.




 






Проблема "современной русской литературы" (разумеется, той ее небольшой части, которая расценивает себя как серьезную литературу, претендуя остаться в учебных курсах по истории культуры) заключается не в том, что существует множество изолированных, равнодушных друг к другу литературных компаний и частных группочек, и не в том, что существует небольшой, но живой "сектор" коммерческой литературы, не нуждающийся во внимании критиков (такой сектор или его аналоги существовали на всем протяжении советского времени - в поле внимания критики никогда не оказывалось более 8-12% всех первоизданий и публикаций), а в том, что она стала неинтересной. То, что делает литературу осмысленной и значимой, связано прежде всего с ее способностью представлять новые человеческие (антропологические) типы и их составляющие (аффекты, ценности, идеи, желания, отношения, формы самопонимания, веры и проч.), требующие своих собственных экспрессивных средств. Если этого нет, то любая, сколь угодно рафинированная
литературная жизнь приобретает черты жеманного маньеризма или культурного садомазохизма (если публика приличная) или окраинного, хамоватого нигилизма, подросткового стеба (если воспитание другого не позволяет). Больше тридцати лет русская литература занята советским человеком - жалким, несчастным недотыкомкой, страдающим из-за своей неспособности жить лучше, не желающим жить лучше, одержимым дурным гонором и спесью, травмированным сознанием своей неполноценности, не способным сделать другому что-то хорошее, но требующим к себе любви, внимания, признания... Когда только появились первые описания этой разновидности жизни, сделанные людьми по-настоящему талантливыми и внимательными, это было воспринято как вещи крайне важные и необходимые. Но повторенная в тысячах копиях, а потому разбавленная (8 капель на ведро), потерявшая свой вкус и субъективность, эта жизнь со всеми ее литературно представленными проблемами осточертела публике до последней степени. Поэтому те литераторы, кто попроще, занялись стилизацией державного или лубочного прошлого, предались интеллектуальному посту, сопряженному с поисками отеческой благодати, "соборности", православной "духовности" и прочими богоугодными вещами, кто пообразованней, в лучшем случае - старательными переложениями европейского модерна, в худшем - вариациями на тему "постмодерн а ля рюсс". Фальшивость интонации, эпигонство в сочетании с заносчивостью и проч. вызвали то, что должны были вызвать у человека, считающего себя "нормальным", пытающегося уважать себя: он утратил интерес к этой литературе, оставив ее сугубым профессионалам, и переключился на магазин с его переводами или на романы с прилавков. Читающая публика в России - это прежде всего техническая интеллигенция, женщины-инженеры в конторах, в меньшей степени - учителя и врачи. Для них американский телесериал (будь то "Закон и порядок" или даже "Санта-Барбара") несет гораздо больше нового, своеобразного, чем все претенциозные или пакостные в своем желании рассчитаться с шестидесятниками сочинения новых писателей. Для них реклама "Филипса": "Изменим жизнь к лучшему", - звучит более чем осмысленно. Что поделаешь - новые ценности требуют известного идеализма. Культурная, человеческая бедность наших писателей и отсюда - незначимость для читателей их продукции, их творчества - единственное серьезное объяснение краха литературных журналов и ведомственного раздрая в доме российских писателей.

Мне не нравятся сами вопросы этой анкеты - в них есть что-то от стародевического ханжества, известные ответы на когда-то неприличные вопросы. Большая часть того, что предполагается "оценивать" и "дискутировать", подлежит простому эмпирическому изучению - давно наработанными средствами издательской статистики, социологии и литературоведения, истории литературы.