Нельзя сказать, что Соколов оригинален в решении проблемы нормы. Вопрос "Кто сумасшедший?" в литературе и искусстве задавался не раз - особенно в XX в. Постмодернистское искусство своим объектом часто имеет парадокс, аномалию, нечто ненормальное с общепринятой точки зрения. И так получается, что самыми нормальными оказываются те, кто по социальной иерархии относится к "низам", изгоям, кто вообще не вписывается в какие-либо структуры, как, например, учащийся школы для дураков, страдающий раздвоением личности и избирательной памятью.

Мотивы нормы и школы, может быть, самые ясные и явные в романе. Наверное, поэтому они более всего привязаны к реальности. Условные время и место действия "Школы для дураков" относительно конкретизируются именно на страницах, посвященных школе, учителям, методам воспитания и т.д. Как раз на этих страницах Соколов чаще всего использует приемы соц-арта высмеивания знаков советского менталитета. Подобные фрагменты самые смешные в тексте. Принципы же "метареалистической" (М.Эпштейн) поэзии можно найти в тех местах текста, которые связаны с более возвышенными темами - смерти, бессмертия, преображения.

Приметы времени в романе присутствуют. Но вряд ли есть смысл выискивать конкретную дату действия. Соколову это не так важно - он не избегает расхождения в деталях: иногда это начало 1950-х, а иногда и 1970-е вдруг проглядывают. Видимо, автор дает детали, чтобы читатель догадался скорее где происходит действие, чем когда.

Русский читатель прекрасно понимает, о чем идет речь, как пелось в песне, "все наше, навсегда". Хотя кто-то из критиков постмодерна мрачно пошутил, что через пару десятилетий к произведениям концептуалистов придется бесплатно прилагать переизданные подшивки "Правды" за 1950- 1970-е годы, иначе никто не поймет ни намеков, ни реминисценций, ни скрытых цитат.

Заметим, правда, что к Соколову это не относится. Возьмем, например, цитату, более всего нравящуюся критикам: "Перед фасадом ты мог видеть некоторые скульптуры: в центре - два небольших меловых старика, один в кепке, а другой в военной фуражке... У того и другого одна из рук была вытянута вперед, словно они указывали на что-то важное, происходившее там, на каменистом пустыре перед школой, где нас заставляли раз в месяц бегать укрепляющие кроссы".

А. Зорин в рецензии в "Новом мире" делает вывод, что время действия - середина 1950-х, так как стариков еще два. Но ведь ничего не изменится, если не привязывать эту деталь к известным политическим деятелям. Убийственная ирония фразы свергает с пьедестала любого вождя.

Соколов выстраивает перед читателем парад безумия, гала-представление абсурда, которым переполнена реальность.




 





Академик Акатов, отец учительницы Веты, всю жизнь тихо занимался исследованием галлов - вздутий на различных частях растений. Но... "Однажды к нему в дом пришли какие-то люди в заснеженных пальто, и академика куда-то надолго увели, и где-то там, неизвестно где, били по лицу и в живот, чтобы Акатов никогда больше не смел утверждать всю эту чепуху. А когда его отпустили, выяснилось, что прошло уже много лет и он состарился и плохо стал видеть и слышать, зато вздутия на различных частях растений остались". Тогда ему выдали поощрительную премию, чтобы он мог продолжать свою исследовательскую работу.


Или, например, изобретение директора школы для дураков Н. Г. Перилло, выражающее суть его педагогических принципов, - тапочная система. "Так... назывался порядок, при котором ученики были обязаны приносить с собою тапочки, причем нести их следовало не просто в руках и не в портфелях, а в специально сшитых матерчатых мешочках... и на каждом мешочке китайской тушью была написана фамилия ученика, кому принадлежал мешочек".

Учительница литературы по прозвищу Водокачка (!) рекомендует детям читать такие книги: "Мальчик из Уржума, Детство Темы, Витя Малеев и вот это: жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы". Это в школе. Дома же отец заставляет сына по воскресеньям переписывать передовые статьи из газет, чтобы разбираться в вопросах политики, не позволяет ему читать книги, которые он взял у Павла Петровича Норвегова. А сосед по даче, товарищ прокурора, когда никто не видит, ворует у них из туалета дерьмо для удобрения своего сада и т.д.

Окружающий героя внешний мир безумен, абсурден, жесток. Герой не может понять его. Точнее, парадигма этого мира вообще не включает в себя возможность его понимания - это выше разумения главного героя и автора тоже.

Соколов не ставит вопрос "Кто виноват?" и не отвечает на него. А. Битов в послесловии к журнальной публикации "Школы для дураков" пишет: "Мы, нормальные люди, забыли, что сами сделали врожденный нам рай адом". Однако, вероятнее всего, у Соколова несколько иной акцент. Разумеется, люди сделали этот мир адом. Но не принимали участия в этом ни главный герой, ни его учитель. Поэтому основная идея их существования в этом мире, по словам Соколова, "неостановимое движение от": все понимая, убежать, спрятаться, не участвовать, послав откуда-нибудь из-за Леты проклятия в адрес тех с общепринятой точки зрения благоразумных и нормальных, но пляшущих страшную "кадриль дураков".

Самыми нормальными в опрокинутом реальном мире оказываются учащийся школы для дураков и его учитель, живущий вопреки установленным традициям и правилам. Оба они - персонажи страдающие. Соколов не сосредоточивается на описании того, как тяжело им жить, он говорит об этом намеками: "Двоечник пятого класса, кому, быть может, жить труднее, чем нам всем, вместе взятым". История жизни и смерти Норвегова может быть интерпретирована и так: сжили со свету талантливого учителя, слишком выдающегося и не похожего на других ("Он оставался самым веселым, а точнее - единственным веселым человеком в школе").

Главный герой-рассказчик, его учитель и автор не желают жить в придуманной, условной реальности "хаоса симулякров" (М.Липовецкий), сконструированной идеологией "тапочкой системы", играть в ее игры, считаться с ее законами. Потому так сильны в романе желание и предчувствие перемен. В тексте "Школы для дураков" этот мотив постоянно присутствует - иногда на втором плане, иногда на первом.

Герою и его учителю можно позавидовать: они не просто отвергают действительность, построенную на фальши и абсурдных принципах, они - посвященные. Им дано знание о другом мире, где не надо играть роли, где можно быть самим собой, где совсем иные ценности, где живут, а не существуют, где самым главным становится то, что в реальном мире давно стало "факультетом ненужных вещей". Только в этом идеальном мире норма переворачивается обратно, с головы на ноги. Пропуская мимо ушей и не видя в упор постылую реальность, главный герой и его учитель настраиваются на восприятие музыки идеального мира. Это не так уж сложно, потому что в пространстве романа он находится очень близко, хотя видят его далеко не все.