Поэтический бум 1960-х остался да, видимо, и останется уникальным явлением в истории русской литературы. Но все-таки А. Пушкин был прав: "...Поэзия не всегда ли есть наслаждение малого числа избранных, между тем как повести и романы читаются всеми и везде". Поэтому возвращение поэтической реки после бурного половодья в обычные берега не должно оцениваться как регресс. Хотя поэзия 1970-1990-х лишилась массовой аудитории, творческие поиски были продолжены, и результаты говорят сами за себя.

Публицистическая, "событийная" поэзия ушла на второй план. К. Ковальджи справедливо заметил: "Сугубо общественная роль поэзии исчерпана свободой слова". Поэзия вновь стала добывать глубину и красоту по-ахматовски: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи..."

Ведущими в ней стали лирические жанры. Поэма явно сдала свои позиции. Возможно, что это следствие особого качества поэтических сборников. Все реже они представляют собой случайный подбор стихотворений поэта, получившего счастливую возможность издать свои сочинения. Теперь поэтические сборники чаще всего результат тщательно продуманного отбора и расположения стихов. Они рассчитаны на целостное восприятие. Отдельные стихотворения в них как зерна мозаики, создающие картину. Таковы многие сборники И. Бродского, Б. Ахмадулиной, А. Вознесенского и некоторых других поэтов.

Начало периода характеризуется преобладанием "традиционной поэзии", представленной именами А. Тарковского и Л. Мартынова, Д. Самойлова и Б. Слуцкого, К. Ваншенкина и Б. Чичибабина, Вл. Соколова и А. Межирова. Не смолкли и голоса шестидесятников - Б.Ахмадулиной, А. Вознесенского, Евг. Евтушенко, Р. Рождественского, Б. Окуджавы.

Ближе к сегодняшнему дню сначала в андеграунде, а затем и открыто зазвучали голоса модернистов самых различных направлений. Традиции Лианозовской школы были продолжены и развиты в поэзии метареалистов (О. Седакова, И.Жданов, Е. Шварц) и концептуалистов (Д. Пригов, Л. Рубинштейн, Т. Кибиров, Н. Искренко). Нашли своего читателя создатели иронической поэзии - И. Иртеньев, Вл. Вишневский.

В поэзии 1970 - 1990-х годов независимо от направлений широко представлен верлибр, лучшие образцы которого явлены в стихах И. Бродского и Д. Самойлова. Не обошлось и без крайностей. В сборнике "Антология русского верлибра" (1991), например, попадаются стихи такого сорта, о которых в свое время говаривал А. Пушкин: "А что если это проза? Да и дурная".

Общая для литературы этого времени тенденция синтеза искусств в поэзии обнаружила себя в оригинальных жанрах авторской песни, рок-поэзии, видеом и т.п.

В целом поэзия 1970-1990-х годов, как, впрочем, и вся художественная литература этого времени, представляет собой органический сплав реалистических и модернистских тенденций. Ей равно присущи яркие поэтические открытия, новые оригинальные ритмы, размеры, рифмы и опора на уже известные, традиционные образы и приемы. Примером может служить центонность, о которой уже шла речь в применении к прозе. Поэты отталкиваются не только от жизненных впечатлений, но и от литературных. Цели этого приема могут быть самыми различными: от необходимых поэту реминисценций и ассоциаций до пародирования:

Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими - но не даст!

(И. Бродский)

Подводит к елке дед-Мороз
Снегурочку-Каплан,


 




Он в белом венчике из роз,

Она прошла афган.

(И. Иртеньев)

Доказательством нового качества современной русской поэзии может служить, в частности, возрождение духовной лирики - С. Аверинцев, З. Миркина, Ю. Кублановский и др.

Современная поэзия - вся в движении, в поиске, в стремлении как можно полнее выявить грани дарования поэта, подчеркнуть его индивидуальность. И все-таки приходится признать, что в русской поэзии 1970-1990-х годов, несмотря на богатство и новизну жанров, наличие ярких творческих индивидуальностей, несомненное обогащение стихотворной техники, вакансия первого русского поэта, освободившаяся после смерти А. Ахматовой, пока все еще не занята.

Последнюю треть XX столетия все чаще называют "бронзовым веком" русской поэзии. Время, конечно, проверит "степень блеска", но уже сейчас одной из важнейших характеристик эпохи следует признать необычайное многообразие, многоцветье и "многолюдье" поэзии этого периода.

Поэтическое слово всегда быстрее приходило к читателю (слушателю), чем прозаическое. Нынешнее же развитие коммуникационных систем - в условиях отсутствия идеологической (а нередко и моральной) цензуры - сделало процесс публикации свободным, мгновенным и глобальным (ярчайшее свидетельство - динамичное распространение поэзии в сети Интернет). Однако говорить о каком-либо поэтическом буме, подобном "оттепельному", не приходится. Говорить надо скорее о постепенном возвращении поэтического (и вообще литературного) развития в естественное русло. Публикующих стихи становится больше, читающих - меньше. А значит, формула Е. Евтушенко "Поэт в России - больше чем поэт" утрачивает свой вневременной смысл, локализуясь в конкретно-исторических рамках. Не настает ли время иной формулы, предложенной И. Бродским: поэт "меньше, чем единица"?

В связи с этим возникает "проблема авторского поведения" (С. Гандлевский). Коль скоро идея общественного служения поэта уступает идее создания новых эстетических ценностей, то и поэту в реальной жизни, и лирическому герою в тексте все сложнее самоопределяться привычным, "классическим" образом. Трудно представить себе сегодня лик поэта-"пророка" - и "глаголом жгущего сердца людей", и "посыпающего пеплом... главу", и идущего на распятие с миссией "рабам земли напомнить о Христе" (варианты XIX в.). Но и "агитатор, горлан, главарь", и затворник, не знающий, "какое... тысячелетье на дворе" (варианты XX в.), в последние десятилетия в лирике не заметны. Кто же заметен?

Если не рассуждать об иерархии, не определять "короля поэтов", а искать наиболее оригинальные версии нового лирического героя, то в 1970-е годы на эту роль мог бы претендовать герой Ю. Кузнецова. Это поэт, "одинокий в столетье родном" и "зовущий в собеседники время"; это "великий мертвец", раз за разом "навек поражающий" мифологическую "змею" - угрозу миру; это в прямом смысле сверхчеловек: над человеком, в космосе находящийся и масштабами своими космосу соразмерный. Назовем этот вариант вариантом укрупнения и отдаления лирического героя.

Напротив, ставшие широко известными уже в 1980-е годы поэты-концептуалисты (главным образом, Д. Пригов и Л. Рубинштейн), продолжая линию Лианозовской школы и конкретной поэзии, почти (или совсем) растворили свой голос в голосах вообще, в языке как таковом. Они то надевают некую типовую маску (Приговв маске недалекого обывателя), то устраивают целое "карнавальное шествие" многоголосного "не-я" (Рубинштейн). (Подробнее см. главу "Концептуализм".)

Совсем иной стиль авторского поведения в той среде, которую создает возрождающаяся духовная поэзия. В 1980- 1990-е годы в русле этой традиции активно и заметно работают З. Миркина, Л. Миллер, С. Аверинцев, В. Блаженных, о. Роман и др. Их объединяет традиционно-религиозное, близкое к каноническому понимание места человека в мире, и поэт в их стихах не претендует на какую-то особую выделенность. "Поэзия - не гордый взлет, | а лишь неловкое старанье, | всегда неточный перевод | того бездонного молчанья" (З. Миркина). "Неловкое старанье" в этих стихах очень точно передает христианское самоопределение поэта.

И образов лирического героя, и вариантов авторского поведения в современном поэтическом процессе очень много, и это объективное свидетельство не только "проблемности" вопроса, но и разнообразия художественного мира поэзии. Однако еще больше вариантов "собственно формальных": лексических, синтаксических, ритмических, строфических и т.п., что говорит уже о богатстве художественного текста. В формальной области экспериментов всегда было больше, нежели в содержательной, однако то, что произошло в последние десятилетия XX в., аналогов не имеет. Правда, чаще всего эти эксперименты имеют исторические корни, и есть возможность проследить их генезис.

Так, широко распространившаяся у нас (как и во всем мире) визуальная поэзия знакома и русскому барокко XVII столетия, и русскому авангарду начала XX в. (Подробнее см. главу "Визуальная поэзия".) Не менее популярные ныне свободные стихи (верлибр) в разных своих вариантах соотносимы то с русской средневековой традицией духовной песенной лирики, то с древними японскими стихотворными формами.

Упомянув о визуальной поэзии, еще раз скажем о появлении вариантов песенного жанра - авторской песни и рок-поэзии. (Подробнее см. главу "Песенная лирика".)

Столь очевидная эволюция в сторону жанрово-видового многообразия в современной лирике взывает к литературоведу, критику, да и к учителю: "единых стандартов" анализа нет! Особенно актуален этот тезис применительно к школе, которая, похоже, из одной крайности (тематический подход) бросается в другую (формально-стиховой). "Набор инструментов", конечно, нужен, но применять его всякий раз в полном объеме нет никакой необходимости. К каждому стихотворению следует подходить как к феномену, для понимания которого требуется всякий раз новая комбинация литературоведческих усилий, средств, способов. В самом общем виде этот алгоритм может выглядеть так: 1) выявить исток и характер образа-переживания (словесное рисование, повествование, суждение, звук в широком смысле); 2) вести анализ "по пути автора", т.е. пытаться определить, как разворачивался исходный образ в итоговый текст. Необходимо следить за тем, чтобы анализ содержательный и формальный не отделялись один от другого, чтобы без внимания не оставались ни художественный мир, ни художественный текст, ни (при необходимости) литературный и внелитературный контекст произведения. Замечательный пример такого анализа - работа И. Бродского "Об одном стихотворении" (1981), посвященная рассмотрению "Новогоднего" М. Цветаевой. В рамках нашего пособия краткий вариант такого подхода см. в главе "Н. М. Рубцов".