Сразу договоримся, что под "женской" прозой в нашей статье мы будем подразумевать прозу, написанную женщинами. При всем кажущемся тавтологизме этих понятий подобное уточнение позволит нам более-менее избежать некоторых символьных ловушек, заложенных в словах "мужское" и "женское". Поскольку в сложившемся типе культуры эти слова не являются нейтральными, указывающими только на биологический пол, но несут в себе также и оценочные моменты, включают в себя целую подсистему знаков. ""Женственное" и "мужественное" это слова, обремененные столь огромными слоями социально сконструированных значений, что я предпочитаю вовсе их не использовать, т. к. они мгновенно переворачивают (переводят) собственные значения в общепринятые, навязывая нам свои ограничения", - пишет в своей работе "Феминистское консультирование в действии" американский психолог Жаклин Чаплин (перевод с английского Н. Абубикировой).

Каковы же эти общепринятые значения, направляющие любой разговор о "мужском" и "женском" по вполне определенным руслам? Характеризуя так называемую "патриархатную" парадигму мышления (а именно она являлась доминирующей в последние несколько тысячелетий), многие исследователи, в частности, подчеркивают, что ей свойственны жесткая дихотомичность и иерархизм. Как в восприятии "мужского" и "женского", так и в восприятии мира вообще. Говоря проще, это восприятие мира как некой структуры, элементы которой жестко дифференцированы, более того, полярны по отношению друг к другу: объект-субъект, верх-низ, целомудрие-чувственность, жизнь-смерть и т. д. Причем, как правило, эти полярные пары выстраиваются в иерархическую модель, согласно которой, например, объективное "значимей" субъективного, верх "лучше" низа, целомудрие "моральнее" чувственности... "Мужское" и "женское" воспринимаются, согласно этой парадигме, тоже как четкая оппозиция и описываются через полярные категории (вернее, воспринимаемые как полярные). "Мужское" отождествляется с духом, логосом, культурой, активностью, силой, рациональностью, светом и т. д. "Женское" с материей, хаосом, природой, пассивностью, слабостью, эмоциональностью, тьмою... Причем "мужской"
символьный ряд расценивается в этой парадигме как более значимый, более ценный для человечества и мира, нежели "женский". Добавим от себя, что носитель патриархатного сознания (а им может быть как мужчина, так и женщина) вполне способен и к определенному инакомыслию по отношению к доминирующей системе ценностей. Но это инакомыслие, как правило, выражается не более чем в переакцентировке ценностей, когда верх и низ иерархической пирамиды просто меняются местами, например, провозглашается, что субъективное значимей объективного, чувственность важнее целомудрия, природа лучше культуры, женщина лучше мужчины... То есть происходит смена знака ("минус" превращается в "плюс", "плохо" в "хорошо"), но сам принцип иерархичности и дихотомизма остается при этом неизменным.



 




Справедливости ради добавим, что патриархат породил не только аналитический подход к миру (расчленяющий, поляризующий), но и тенденцию к синтезу, не только вычленил из мирового потока нечто, что сам же назвал "полярностями", но и попытался (и в рамках заданной им системы достаточно успешно) выявить взаимосвязь этих "полярностей" (например, создал диалектику с ее "единством и борьбой противоположностей"). То есть обнаружил склонность не только к созданию "автономий" (душа-тело, дух-материя, эмоции-разум), но и хозяйственное стремление к объединению этих "автономных образований" в ментальную "супердержаву". Объединение это осуществляется, как правило, на иерархической основе ("дух лучше материи", вариант: "материя лучше духа"), изредка на равноправной ("дух и материя равноценны"). Единственное, что не ставится под сомнение в такой системе мышления, это само существование автономий. То есть вполне допустимо провозглашать, например, что дух есть порождение материи или что материя есть порождение духа, но нельзя усомниться в правомерности самих понятий "духа" и "материи". Или же можно говорить о наличии "женских" качеств у мужчины или "мужских" у женщины, но попытка усомниться в самом существовании "вечно-женственного" и "вечно-мужественного" будет сочтена в рамках данной системы еретической. Все это напоминает некую игру со своими правилами. Игра эта может быть достаточно сложной, ее правила могут варьироваться и порождать свои подсистемы игр. Так, например, карточная игра дает нам возможность нескольких вариантов: можно играть в дурака, в пьяницу, "Акулину", покер и т. д. Но если вы спросите у игроков, а где же пешка (ладья, конь...), то вас в лучшем случае сочтут за идиота. Ведь любая система мышления может обнаружить в мировом потоке лишь то, что уже заложено в самой этой системе, а то, что в ней не заложено, остается для нее принципиально необнаружимым. Ибо даже если нечто неизвестное попадает в поле зрения носителя некой системы мышления (в нашем случае патриархатной), это неизвестное
воспринимается, интерпретируется и описывается им (носителем) через уже известное, предусмотренное.

То есть попадает в плен или к одному из символов этой системы, который поглощает это неизвестное (за счет отождествления его с собой известным), или к нескольким символам, которые распределяют неизвестное между собой и съедают его по частям. И в том и в другом случае неизвестное, не успев быть обнаруженным, тотчас же становится принципиально необнаружимым. Ибо системное мышление, могущее работать только при помощи определений и только с "определенностями", не выносит никаких "неопределенностей" и стремится положить им предел. В частности, за счет символьной закрепленности. Если вернуться к патриархатной парадигме мышления, то в ее "половом символизме" такой неопределенностью является именно женщина и весь (или почти весь) закрепленный за ней символьный ряд (хаос, пассивность, эмоциональность, стихия, природа, тьма...). "В психике женской есть то качество, что она не жестка, не тверда, не очерчена резко и ясно, а, напротив, ширится как туман, захватывает собою неопределенно далекое; и, собственно не знаешь, где ее границы"2. Надо сказать, что сам В.В.Розанов, которому принадлежит это достаточно традиционное описание "женских" качеств, расценивает их весьма положительно. Что в целом совершенно не характерно для патриархатной парадигмы, как правило, расценивающей эти же качества как низшие. И если в этом смысле Розанов не характерен для патриархата, то реакция Бердяева на эту розановскую нехарактерность весьма характерна: "Розанов необыкновенный художник слова, но в том, что он пишет, нет аполлонического претворения и оформления... Он презирает... всякий логос, всякую активность... он... переводит на бумагу жизненный поток... Он совершенно лишен всякой мужественности духа [подчеркнуто мной. - Н. Г.], всякой активной силы..." ("О "вечно бабьем" в русской душе").

Бердяевская оценка личности Розанова ставит нас перед дилеммой: то ли нам стоит усомниться в биологическом поле Розанова, то ли подвергнуть сомнению правомерность символьного закрепления понятий "аполлонического" ("светлого"), "оформленного" (то есть "определенного"), "логического", "активного" за особью мужского пола, а понятий противоположного плана за особью женской. Мы предпочтем второе, то есть усомнимся в правомерности такой символьной закрепленности. Более того, поскольку мы солидаризируемся с бердяевской оценкой Розанова как необыкновенного художника, то столь же сомнительной представляется нам и традиционная оценка "женских" качеств (то есть приписанных и предписанных в данном типе культуры женщинам) как низших. Ибо, по нашему разумению, низшие качества никак не способны породить "необыкновенного художника". Поскольку качества личности, традиционно описываемые как "женские", можно обнаружить не только в произведениях Розанова, но в разной степени и в разных сочетаниях и в творчестве других писателей - мужчин (Пруста, Джойса, Кафки...), то, по всей видимости, более правомерным было бы говорить не о "мужском" и "женском" типах психики, не о половых особенностях сознания, а о людях с различной психологически-ментальной ориентацией. Иными словами, о "закрытом" типе сознания, стремящемся к системности, дихотомичности, иерархизму, определениям и определенностям, как бы вбирающем в себя мировое пространство и приспосабливающем его к себе. И об "открытом" сознании, не столько противоположном "закрытому", сколько внеположном ему.

Это сознание внесистемное, внедихотомическое, внеиерархическое, устремленное в беспредельность. То есть сознание разомкнутое, изливающееся в мировое пространство, бесконечно стремящееся уподобиться этому бесконечному пространству. И тот и другой тип сознания по-своему драматичен. В частности, одна из драм "открытого" внесистемного сознания это его мучительная отрицательная зависимое гь от сознания системного, которое прочно держит его под своим контролем, заставляя эту неопределенность (то есть "открытое" сознание) все время делать то, что ему органически противопоказано, а именно самоопределяться по отношению к системе (то есть хоть и со знаком минус, но все равно класть самому себе предел). Драма носителя "открытого" сознания особенно обостряется при попытке воплотить свои ощущения в слово, то есть войти в язык, который, по крайней мере в верхних своих слоях, дихотомичен, иерархичен, системен. Но вернемся к мужчинам и женщинам. Если описанные нами различные типы сознания, а вернее различные способы взаимодействия с пространством, могут быть присущи как представительницам одного пола, так и представителям другого, зачем в таком случае делить литературу по половому признаку, выносить этот признак в заголовок статьи и вообще морочить людям голову? Все дело в том, что проблема взаимодействия с + пространством имеет, помимо "общечеловеческого", еще и тендерный аспект.