Материалом для данной статьи послужила проза пяти современных писательниц. Хотя они находятся в разной возрастной категории, тем не менее их произведения по причинам идеологического и, что не менее важно, стилистического порядка не могли быть опубликованы в доперестроечный период. Анна Наталия Малаховская в 1980 году была выслана из СССР за феминистский самиздат (она была одной из основательниц и издательниц в 1979 году подпольного альманаха "Женщина и Россия", а в 1980 году нелегального журнала "Мария", в которых публиковались материалы о реальном положении женщин в СССР).
В настоящее время она живет в Зальцбурге (Австрия), работает над диссертацией "Наследие Бабы-Яги". В 1993 году опубликовала в Санкт-Петербурге отдельной книгой роман "Возвращение к Бабе-Яге" и в 1994-м в Москве (в журнале "Преображение") большое научно-художественное исследование "Апология Бабы-Яги". Ольга Татаринова в доперестроечный период больше была известна читателю как переводчица западноевропейской литературы, хотя оригинальную поэзию и прозу пишет давно. В настоящее время она автор сборника повестей и рассказов "Вечная верность" (М., 1988), романа "Некурящий Радищев" (М., 1992) и поэтического сборника "Стихи" (М., 1995). В 1992 году стала лауреатом международного конкурса на лучший женский рассказ, учрежденного журналом "Октябрь", Колумбийским университетом (Нью-Йорк, США) и женским клубом "Преображение". Этот рассказ "Сексопатология" опубликован в сборнике "Чего хочет женщина...". Мария Арбатова автор четырнадцати пьес, большая часть которых идет на сценах России, СНГ, Германии, Великобритании и США. Автор книги "Пьесы для чтения" (М., 1991). Ее проза неоднократно публиковалась в газетах, альманахах "Время и мы" и "Золотой век", в журналах "Звезда" и "Преображение". Награждена золотой медалью Кембриджского библиографического центра "За вклад в развитие культуры XX века". Лариса Фоменко, автор четырех поэтических книг: "Фиалки в январе" (Тбилиси, 1988), "Уцелевший квадрат небосвода" (Тбилиси, 1989), "Стремительный покой" (Тбилиси, 1992),
"Афанасий-Тверитин" (Ржев, 1992). Широко публиковалась как переводчица западноевропейской поэзии и поэзии народов СССР. В 1992 году опубликовала восемь новелл в коллективном сборнике "Миля смерти" (Тверь) и в 1995-м повесть "Буйволенок" (журнал "Преображение"). Самая молодая из писательниц, тридцатидвухлетняя Мария Голованивская, автор книги прозы "Знакомство. Частная коллекция" (М., 1991) и романа "Двадцать писем Господу Богу" (М., 1994). Ее рассказы также публиковались в журналах "Новый мир", "Юность", "Родник" и др.
Слово "пространство" часто встречается в прозе современных писательниц. Внимательно вчитываясь в их произведения, замечаешь, что речь идет не о "физическом" пространстве или, точнее, "не совсем о физическом", а о чем-то ином. Причем пространство это обладает свойством то расширяться, то сужаться, то впускать в себя персонажей, то выталкивать их, иногда в нем можно существовать почти что безболезненно, но нередко любое передвижение в нем чревато встречей с агрессивными предметами, норовящими уколоть, изранить, изрезать или, в лучшем случае, вцепиться в тебя и парализовать. И что, пожалуй, главное - в пространстве этом порой весьма непросто сориентироваться: "Пространство головокружительно раздвигается, и я все больше теряюсь, не очень соображая, где глубь, где ширь, где даль, где мель" (Лариса Фоменко, "Акула"). Формально действие большинства рассказов Л. Фоменко происходит на Арабском Востоке, где их автору довелось прожить несколько лет. Но читатель, который неосторожно сочтет, что ему рассказывают истории, имевшие место на некой географической широте и долготе, будет весьма далек от истины. Ибо многокрасочный и сложнофактурный мир этих рассказов имеет отношение отнюдь не только к "внешней" реальности. По сути, в рассказах Фоменко не существует жесткой грани между миром "физическим" и миром "психическим", между реальностью "внешней" и "внутренней". И потому, следуя за их героиней (а она, по тонкому наблюдению Петра Красноперова, "остается неизменной под любой оболочкой")16, далеко не всегда можно быть уверенным, пересекаешь ли ты физические ландшафты или же совершаешь путешествие по кругам сознания центрального персонажа. Паритет между двумя "реальностями", который обычно более-менее соблюдается при дихотомическом мировосприятии с его делением на душу и тело, в рассказах Фоменко не только резко нарушен, но зачастую простонапросто
отсутствует: психический импульс может породить цветовую гамму или звуковую россыпь, цветовые пятна могут оказаться равноценными экзистенции персонажей, перепад звуковой тональности или просто смена настроения способны вызвать появление или исчезновение предметов, присутствие которых в рассказах не вспомогательно, но событийно. Нередко и сами качества предметов (цвет, звук, запах, плотность) выступают не как объекты для описания, но как активные субъекты, самостоятельные сущности и норовят оказать влияние на развитие сюжета, то заманивая героиню в тупики и всячески мистифицируя ее, то приоткрывая ей выход, который оказывается новой ловушкой и новым выходом. Впрочем, и сам сюжет в рассказах Фоменко отнюдь не всегда несет на себе основную нагрузку, но нередко является лишь одной из разновидностей движения наряду с движением звука, цвета, запаха, эмоций или мыслеобразов. Основной же вектор этого сложносоставного движения это погоня "за ускользающей вселенной... вселенной... вселенной...", стремление слиться с мирозданием и уподобиться ему в его основных качествах изменчивости и подвижности. И первейшее условие для такого движения размыкание грубых скорлупок, в которые заключило мир дихотомическое сознание с его склонностью к определениям и определенностям. Не случайно один из важнейших символов, перекочевавших из стихов Фоменко в ее прозу, - Океан, то есть нечто безмерное и всеразмывающее. Ее стихия вода, размывающая контуры предметов, делающая их разомкнутыми и взаимопроницаемыми. Мысль о возможном отсутствии воды вызывает у героини рассказа "Акула" панический ужас.
Ибо, свободно передвигающаяся в Океане, способная почти что безболезненно перевоплощаться в его обитателей и без особых затруднений выходить из их экзистенции обратно в свою, на суше она испытывает дискомфорт, путается в движениях, постоянно натыкается на предметы этого обезвоженного мира, засохшие и окостеневшие в их собственной вычлененности, определенности, неслиянности. Впрочем, иногда при отсутствии водной стихии ее роль (размягчения и растворения) могут выполнять марево или пауза (безмолвие): "Слова говорят, а паузы уговаривают. Именно во время пауз молитва [молитва муэдзина. -Н. Г. ] размягчает тишину и превращает ее в желто-розовое марево, причудливо меняющее цвета и контуры предметов... марево проявляет подлинные свойства вещей и событий, как бы быстро растворяя на время защитную оболочку, скрывающую их сущность" ["Лейла"; подчеркнуто мной. -Н. Г.]. Марево, молчание и вода в прозе Фоменко это не только явления физического мира, но и состояния, во время которых мир позволяет увидеть себя вне тех ментальных скорлупок, коими облекло его наше "закрытое" сознание. И одно из условий выхода в эти состояния - отсутствие целеполагания: "Не стоит тратить силы на поиски. Оно само вас отыщет или настигнет в зависимости от характера ваших отношений. Плывите непременно, но бесцельно, ибо в большой воде движенье означает великий покой" ("Акула"). И тогда личность начинает расширяться, исчезает наложенная нами на пространство условная система координат с ее понятиями верха и низа, внешнего и внутреннего, объектного и субъектного, а также перестает действовать закон, согласно которому два тела не могут занимать одно и то же место в пространстве: "Приподнимаюсь без малейших усилий, но не вверх, а куда-то внутрь, оставаясь в пространстве комнаты, к счастью, не в ей самой, заполненной острыми, шумными, наглыми предметами, не способными великодушно уступить ни ярда захваченной ими кубатуры". "Не успев притормозить... повисаю... на обнаженном предплечье моего по-прежнему невидимого спутника... а потом все полнее и глубже погружаюсь в его неустойчивое парящее тело, жадно вбирающее меня и растворяющее в себе..." ("Соковыжималка").
Более того, исчезает мнимая разница между бытием и небытием, а также снимается иерархия в их восприятии, согласно которой жизнь лучше смерти: "Если верить древним римлянам, я прекращаю свое существование, ибо совсем не мыслю, а только чувствую, с изумлением отмечая, что эта чувствительность почему-то обостряется по мере моего стремительного и очень приятного исчезновения..." ("Соковыжималка"). Но состояния эти не всегда благостны, порой они мучительны. Ибо трудно земнородному жить в воде, болтливому заставить замолчать свой разговорчивый разум, а привыкшему ориентироваться в мире при помощи мерок пребывать в безмерности. Возникает желание "сузиться", вернуться "в круг постоянных предметов, которые не будут без конца исчезать, не успев ко мне привязаться" ("Акула"). Но в сузившемся и обезвоженном мире надо вести себя тоже достаточно осторожно, ибо здесь подстерегает другая опасность - застревание "на подробностях и частностях из страха перед целостностью... для того, чтобы противопоставить себя кому-то, в нем же отразившись" ("Акула"). И потому, оказавшись в сузившемся пространстве, дробном и поляризованном, героиня Фоменко тщательно избегает возможностей попадания в плен к его предметам и обитателям. Ее взаимоотношения с этим внешним миром - скольжение, касание, легкие завязки, не требующие развязки, балансировка на грани. Таковы рассказы "Пыль" и "Миля смерти", пронизанные тончайшей эротичностью и вместе с тем почти лишенные внешней событийности. Ибо с точки зрения внешнего мира те отношения, которые завязываются у героини этих рассказов с мужскими персонажами (соприкосновение взглядов, случайный жест, как бы невзначай оброненная фраза), невозможно счесть ни завязкой, ни отношениями.
Впрочем, балансировка не всегда удается, и тогда происходит срыв во внешний мир, и в частности в то тендерное пространство, в котором
мужские и женские роли уже расписаны в соответствии с иерархической моделью и где взаимоотношения героини с мужскими персонажами приобретают резко конфликтный характер. Как, например, в рассказе "Аль-амр", где любые слова мужа, обращенные к жене, таят в себе "интонацию бичевания", а каждый его поступок есть не что иное, как "очередная жестокая хитрость, смысл которой... нужно немедленно разгадать". И если в "расплавленном" мире, в расширенном пространстве, где все перетекает друг в друга, даже прикосновение способно дать "такое полное наслаждение, какое нельзя сравнить даже со здоровым удовлетворением зрелого желания" ("Соковыжималка"), то в сузившемся и обезвоженном мире мужские персонажи вызывают у героини по большей части единственное желание избежать каких бы то ни было контактов с ними. И особый ужас вызывает у нее персонаж, именуемый "муж", который вслед за ней кочует из рассказа в рассказ, назойливо проступает сквозь лица-маски других мужских персонажей и при малейшей их попытке поухаживать за героиней вытесняет их экзистенцию своей и начинает диктовать им вполне определенный стиль поведения по отношению к ней: подавление, унижение, стремление очертить и предписать ей такой психический ареал проживания, где нет места никаким "заплывам", "ныряниям", погружениям в не контролируемые ими состояния. И, втиснутая в ограничивающее ее тендерное пространство, вычлененная из мирового потока, героиня обретает те черты, которые совершенно несвойственны ей в "большой воде", а именно: затравленность, агрессивность и мстительность. И если иерархизированный мир с его понятиями целого и частного, главного и второстепенного стремится приспособить к себе героиню, превратить ее в частность и "второстепенность", то и она в свою очередь пытается объективировать субъекты агрессии, парализовать их и овеществить. Так, в "Акуле" сознание героини настолько измучено непрестанным возникновением в пространстве Океана покойного мужа (который материализуется в этом сознании-океане в самые неподобающие моменты и мешает героине обрести таинственное э т о), что превращает назойливого покойника в резиновую куклу, которой теперь можно безбоязненно манипулировать: "Неплохо бы поставить покойного на книжную полку рядом с его фотографией, а на ночь брать в постель... как это делают маленькие дети". Но в расширяющемся пространстве Океана, где все нераздельно, эта агрессия бумерангом возвращается обратно к героине, превращая ее в хищную акулу, нападающую на одну из обитательниц земного мира и ранящую это земнородное создание. Увы, раненая оказывается самой героиней, вернее, той ее ипостасью, которая пребывает в суженном сознании, то есть на суше. И все это непонятно и мучительно, ибо "вы столкнулись с реальностью", а "понятными бывают только фантазии... фантазии... фантазии..."
Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском В нашей базе свыше 20 тысяч сочинений
Сохранить сочинение:
Сочинение по вашей теме Проза пяти современных писательниц. Поищите еще с сайта похожие.