В символическом мире пространства и времени как бы нет, они будто взаимоуничтожаются. А та реальность, что есть, - "она не имеет названья" (И. А. Бродский). А раз нет различия между прошлым и будущим, раз понятия "время", "пространство", "было", "могло бы быть" не действуют, следовательно, история этого мира не развивается, а существует, просто длится. Поэтому и автор, и герой не в состоянии воздействовать на нее - ни улучшить, ни ухудшить, они могут только ее произнести, назвать. Следовательно, по логике они должны безучастно воспринимать все события. Однако для них это невозможно, ведь они - посвященные.

Вот оно, основное противоречие романа: чувствовать катастрофическое несовершенство этого мира и зовущую музыку иного, идеального, мира и одновременно осознавать, что не можешь здесь, в этой реальности, ничего изменить в лучшую сторону. Этот конфликт внутри сознания и рождает трагическое и напряженное настроение романа.

Это слишком тяжелое бремя - быть творцом мира в слове и не иметь возможности его исправить. Изменить что-то в "Школе для дураков" может только один персонаж - Насылающий ветер. Потому так ждут учитель и его ученик, потому настроение ожидания пронизывает весь текст.

Итак, картина мира в "Школе для дураков" своеобразна: длящееся, но не изменяющееся время, символическое пространство, сосуществование неизменности и ожидания перемен. Такое положение вещей имеет несколько следствий.

Если в мире все равноценно, значит, нельзя вычленить причинно-следственные связи между отдельными предметами и явлениями. В мире все связано со всем, прошлое с будущим, и каждая точка пространства хранит в себе информацию о пространстве в целом: "...Если я когда-нибудь сорву ее (лилию. - М.К.), то случится что-то неприятное - со мной, или с тобой, или с другими людьми, или с нашей рекой, например, разве она не может иссякнуть?" Любое внешнее воздействие может привести к непредсказуемым последствиям. Вот почему, наверное, не дано ничего изменить - чтобы не было хуже.

Изменить нельзя, но если что-то не получилось, то можно повторить, как бы сделать второй дубль, а если надо, то и третий. И они будут сосуществовать в параллельных плоскостях, не мешая друг другу (совсем как у Борхеса, на "расходящихся тропках"). Итак, помимо "одновременности", назовем еще одно слово, определяющее поэтику и "Школы для дураков", и следующего романа Соколова - многовариантность.

Одно и то же событие, подчиняясь закону многовариантности, рассказывается несколько раз, с разными деталями и разными отступлениями: поездка к бабушке на могилу, визит к профессору Акатову, встреча с Ветой, разговор с Норвеговым после его смерти. И каждый раз любое событие воспринимается как бы впервые. Жизнь одновременно и сочиняется героем, и пересочиняется.

Одно из проявлений многовариантности - та самая патология, которой рационально можно объяснить происхождение странного текста романа: раздвоение личности героя. Почти все страницы представляют собой диалог между двумя "я" рассказчика, иногда имеющими сходные мнения о каком-либо явлении, а иногда яростно спорящими друг с другом.

Кроме многовариантности сумеречное восприятие мира приводит к уникальным взаимоотношениям героев со смертью и бессмертием. "Смерти не будет" - в этом убеждены и автор, и главный герой, и его учитель. Но "прежнее" еще не "прошло", потому так важна для героев эта проблема. Выше было сказано, что мотивы в романе не развиваются, не разрешаются, а длятся. Мотив смерти образует мучительный круг, завлекая в него все большее число персонажей.

Смерть - везде. Особенно естественна она в природе: "... Вся природа, исключая человека, представляет собою одно неумирающее, неистребимое целое. Дереву безразлично, оно растет там, на серебристом холме, или новое, выросшее из его семени. Нет, дереву не обидно. И траве, и собаке, и дождю. Только человеку, обремененному эгоистической жалостью к самому себе, умирать обидно и горько. Помните, даже Савл, отдавший всего себя науке и ее ученикам, сказал, умерев: умер, просто зло берет".

Смерть - изнанка жизни. И граница между смертью и бессмертием прозрачна. По Соколову, человеческое существование беспрерывно, возможны разные его инкарнации, но не прекращение. "Репетиция грядущего бессмертия" (О. Дарк) - здесь и теперь. Человек у Соколова одновременно находится между смертью и воскресением, "между собакой и волком". В "Школе для дураков" главным признаком живой и в высшем смысле слова одновременно к обоим берегам Леты. А маркируется это, как уже говорилось выше, "природными" именами и прозвищами персонажей.



 








Предчувствие, ожидание перемен - мотив, связанный с мотивом смерти и бессмертия. Много раз в романе устами разных героев произносится имя Насылающего ветер. С ним связываются надежды на изменения, о его пришествии предупреждает Норвегов, говоря, что с его приходом реки потекут вспять, и даже самые глухие к зову вечности знают о существовании Насылающего.

Текущая вспять река - это страшно, но текущая вспять Лета - это уже образ апокалипсического масштаба. Реке, таинственной, медленно текущей, предстоит совершить деяние, по мнению героя романа, высшего порядка: судить, не будучи судимой: "... река разольется, выплеснется из берегов и зальет дачи, зальет все эти кипящие на верандах самовары и чадящие керосинки", и придет конец этой "садово-самоварной" жизни.

Последняя буря, гроза, наводнение, которые сметут в реку все дачи, - это, по сути, зашифрованный образ конца света. Выше говорилось, что "Школа для дураков" - роман о начале жизни, о детстве. Теперь эту формулу пора уточнить. Эта книга о том, как начинают жить в последние, конечные времена, накануне. Поэтому "Школа для дураков" - и о начале, и о конце. И оба этих мотива одинаково важны в романе.

Есть все основания говорить об эсхатологичности "Школы для дураков". Мотив конца и напрямую с ним связанный мотив преображения, не всегда вынесенные на первый план текста, постоянно присутствуют в романе, создавая ожидание преображения, состояние "эсхатологического нетерпения" (О. Дарк), когда сумерки, наконец, прекратятся и наступит что-то конкретное - или свет, или тьма.

Потому так легко объяснить то странное чувство, которое, видимо, охватывает каждого, кто читает "Школу для дураков" впервые: кажется, что все это предисловие, вступление, экспозиция и что вот-вот скоро начнется самое главное. И в конце создается впечатление, что о главном в романе в открытую не говорится, главное - то, что будет дальше, на том берегу Леты, а все, что здесь, - подготовительный этап, "который одним открывает трансцендентальный путь, а других приучает к дисциплине повседневности".

"Школа для дураков" относится к той категории произведений, которые с большим трудом встают в какой-либо ряд. Первый роман Саши Соколова не может быть безоговорочно вписан в контекст литературы постмодернистского направления. Причина этого-в наличии в тексте произведения совершенно противопоказанного эстетике постмодерна яростного, непреодолимого, страстного желания изменения, перемены, перехода в другое состояние, связанного с темой Насылающего ветер.

Только этот мотив в романе имеет вектор, четко направленный на осуществление, а не на обсуждение, называние. И Насылающий ветер - единственный персонаж, которому дано преодолеть циклическое движение по кругу и совершить сакральный акт изменения. Так на наших глазах в циклическую модель, когда возможно вечное движение по кругу и смерть не окончательна, врывается фрагмент из совсем другого мира: мира, где есть оппозиции "время - вечность" и "начало - конец", мира, который когда-то был создан и когда-нибудь погибнет. Образ Насылающего ветер вводит в текст эсхатологический импульс, напоминая всем персонажам, что в итоге каждый получит по делам своим.

Можно сделать вывод, что ожидание перемены, несмотря на знание о ее невозможности, рождается из совмещения разных ощущений времени - циклического, присущего постмодернизму, и конечного, характерного в основном для других художественных систем, например для реализма. Это совмещение - свойство не только первого романа Саши Соколова, но и многих лучших произведений русского постмодернизма.

Роман "Школа для дураков" стал, на наш взгляд, главным и самым выдающимся произведением Саши Соколова по двум причинам. Во-первых, благодаря блестящему умению автора писать на русском языке и создавать оригинальный художественный мир. Во-вторых, в силу уникального его расположения на перекрестке постмодернизма и других художественных концепций.

Критик А. Зорин, одним из первых опубликовавший рецензию на романы писателя, закончил ее такими словами: "Саше Соколову удалось наслать ветер на русскую прозу. Я думаю, он долго не уляжется". С этим мнением нельзя не согласиться.