Сочинение по произведениям Бориса Харчука. Для Бориса Харчука литература никогда не была ценностью самодовлеющей - выделял лишь ту, которая помогает человеку оставаться человеком, а народу - народом. Не признавал ни детективной беллетристики, ни поэзии ради почета - настоящей считал лишь литературу, которая оправдывает свое существование в контексте исторической судьбы народа, а что народ наш заслуживает судьбы лучшей, то и литература виделась ему как сила историческая и национальная. Литературу, по его мнению, создает народ. Однако вывод относительно традиционализма тяжело подтвердить творчеством писателя, если, ясная вещь, рассматривать ее как что-то целостное, а не ограничиваться одним или несколькими произведениями, взятыми «ради примера». Так как литературный задел прозаика не просто большой по объему - он еще и поразительно разнообразный, его сведешь к исчерпывающей «общезнаменательной» характеристики.

Так, Борис Харчук - это автор густонаселенных романов «Волынь», «Площадь», «Кревняки», за которыми легко угадывается мощная традиция классической прозы второй половины XIX столетия с ее эпическим дыханием, психологически вместительными диалогами и демонстративной отстраненностью автора, который «не вмешивается», не выдает своего присутствия ремарками, комментариями, прямым - через головы троих - обращением к читателю. Это многочисленные рассказы и повести о детях, герои которых своими «взрослыми» суждениями так часто напоминают всезнающего, всевидящего, а потому и не по летам печального Сына Божьего на материнских руках, которого многовековая иконописная традиция велит рисовать с лицом почти взрослого человека. Это «стефаниевская» короткая фраза, в которой не описание, а действие, когда такая же следующая фраза нередко выделяется в новый абзац, так как обычный глагол означает даже не конкретное действие, не движение, скажем, руки, а целый акт, невидимое действо, которое свершилось в душе героя. Это «винниченковское» стремление срисовать человеческую толпу, охваченную единым порыванием, не массой, в которой довольно различить отдельные лица, а общностью личностей, где у каждой своя судьба в жизни, своя языковая партия в говорливом многоголосии. Этот ряд, который мог бы подтвердить традиционность Харчуковой прозы, обозначить ее источниками больших предшественников, можно продолжать...
Но к какой традиционной линии зачислить «Путешествие в зубра»? Жанровое определение - «дорожные заметки» - здесь такое же обманчивое и произвольное, как и в повести «Мировая верба», что названа автором «безсиротской сказкой», а сказ ведется в непривычной для Харчука манере - от первого лица, и вдобавок создается убедительная иллюзия полной идентичности лирического «я» и самого писателя. А лаконичные - на одну-две страницы - «Босые слова», сюжетные микроновеллы, и в которых на локальном материале осуществлен прорыв к пониманию глубинных, тщательно заретушированных и мифологизированных официозной демагогией общественных процессов.

Назвать произведения лишь исключениями в «вообще традиционной» прозе Б. Харчука означало бы возразить посутнє и сердцевинная в ней, сузить созданный писателем мир, так и не приблизившись к пониманию той настоящей большой традиции, на грунте какой выросла его проза.



 




Человек - народ - человечество. В этом ряде есть еще одно звено - род. И Борис Харчук сосредоточивал на нем внимание доскональнее. Турии в «Кревняках», Гнатюки в эпопее «Волынь», Шила в повести «В дороге», Волянюки в романе «Площадь» - это не просто семья, а именно род, чьи корни теряется в толще столетий, а ствол испытал деформации, неминуемых при исторических катаклизмах и изменении эпох. Здесь неминуемы вопросы из разряда вечных: что есть человек? Что есть мир? Откуда пришли мы и куда идем? Когда-то между этими вопросами и человеком стоял род.«Так на роде написано» - ведь это не только о фаталистической определенности судьбы, а и о неразрывной связи личного с родительным. Человек был ограничен в своей свободе родительными связями, но отчасти и защитой



Тема рода, его упадка и разрушения пронизывает все творчество Бориса Харчука. Появляется она и в одной из последних повестей - «Внук». Появляется с рождением внука, который пришел в мир против воли матери-студентки. Ситуация не новая, о ней неоднократно читали в художественной литературе, но грамотное мужественно сказал о том, что метастазы бездуховности поразили и старшее поколение - бабушку, именно те клетки, которые всегда были биологической и моральной осн вою народного бытия, гарантировали естественную связь поколений. В этой связи припоминаются Екатерина из романа «Кревняки», родители главной героини из повести «Панкрац и Юдка», которые вольны не сознавать, что, в сущности, подталкивают свою дочурку к моральному самоубийству. «Князь» Виловезкой Пущи остался диким, вопреки всем попыткам приручить, сломив его при роде. Он пережил несколько империй и королевств, чьи венценосцы уничтожали зубров без счета. Дерево также не может убить себя, а Человек может. Ее самоубийство начинается с возражения родительной памяти и морали.

Поэтому очень интересным есть предположения М. Слабощпицкого, которому показалось, что Харчук скрытый патетик, а потому, боясь патетики, как огня, старается писать скупыми, заземленными, будничными словами, без никаких «метафорических вьюг», без каких-либо «стилистических инкрустаций» - «на гране протокола». Но и незаметное переведение обычного, «бытового» слова в другой контекст, «высокий», где за ним приоткрывается бытийное, - это тоже Харчуковое.

Борис Харчук принадлежит к писателям, которые доверяют читателю, опираются на его способность дорисовать и додумать, а потому и избегал скучного разжевывания и докучливых авторских комментариев. При этом, однако, не вышел к эзоповскому языку - с намеками, многозначными образами и сознательно испорченными, т.е. закодированными и зашифрованными мыслями. Он писал преимущественно о тех, кому не до книжек: изо дня в день при земле. Имел своего читателя - всех тех, кому болело то, что болело и ему, веря в силу слова, своевременно молвленного и своевременно услышанного.