Смерть Ленского описана иначе, чем все остальные. Это кульминация фабулы, событие, решающее судьбы всех главных героев. Можно снисходительно относиться к Ленскому, подмечать все иронические сентенции о нем, щедро рассыпанные Пушкиным, но нельзя пройти мимо того, что гибель юного поэта и в авторе, и в его героях (даже поначалу в Ольге, олицетворяющей человеческий и литературный стандарт), и в читателях-персонажах (например, в “горожанке молодой”), и просто в читателях постоянно отзывается горечью и состраданием. В.Г. Белинский, несмотря на серьезные основания, напрасно посчитал смерть Ленского самым достойным выходом из неизбежного в будущем опошления. Опошление проблематично, и, более того, нам представляется, что Пушкин оставил возможную судьбу Ленского непредсказуемой и заодно поставил читателям маленькую ловушку, предлагая им решить альтернативу XXXVII и XXXIX строф шестой главы с позиций “превосходства, быть может, воображаемого”. Смерть Ленского, разумеется, большое несчастье, происшедшее в первую очередь из-за непоправимой ошибки главного героя. Вспомним в связи этим первую реакцию виновника кровавой драмы:

    * В тоске сердечных угрызений,
    * Рукою стиснув пистолет,
    * Глядит на Ленского Евгений.
    * “Ну, что ж? убит”, - решил сосед.
    * Убит!.. Сим страшным восклицаньем
    * Сражен, Онегин с содроганьем
    * Отходит и людей зовет.
    * (VI, 132)

Зарецкий произносит свою реплику нарочито регистрирующим тоном, но его ровное “убит” отзывается в душе Онегина “страшным восклицанием”.

Смерть Ленского занимает фактически всю вторую половину романа. Она, можно сказать, размножена в тексте, парадоксально неоднократна. Если беглых замечаний о смерти множества персонажей мы почти не запоминаем, то убийство Ленского подчеркнуто происходит дважды: Онегин повергает его “длинным ножом” в сне Татьяны и убивает из пистолета на дуэли. Ведь в поэтическом мире сон и явь одинаково реальны (12)*. Описана также смерть поэта в обывательском модусе. Ленский как бы убит один раз предварительно, другой - по-настоящему и еще раз умирает посмертно. Абсолютное событие, с одной стороны, усиливается этими повторами, с другой - становится вероятностным. За текстом в пропущенной XXXVIII строфе шестой главы спрятан героический модус гибели:

 




    * Он совершить мог грозный путь,
    * Дабы последний раз дохнуть
    * В виду торжественных трофеев,
    * Как наш Кутузов иль Нельсон,
    * Иль в ссылке, как Наполеон,
    * Иль быть повешен, как Рылеев.

Кстати сказать, высокий модус XXXVII строфы предварен в XXXVI, цитируемой гораздо реже. В ней гибель поэта дана на реминисценциях множества скорбных элегических сетований с характерным восклицанием “где”:

    * Увял! Где жаркое волненье,
    * Где благородное стремленье
    * И чувств и мыслей молодых,
    * Высоких, нежных, удалых?
    * Где бурные любви желанья…

Итак, смерть Ленского с ее разнообразными отзвуками по всей второй половине романа (совсем вне мотива остается лишь четвертая глава, хотя “обертоны” есть и в ней) получает гораздо больший вес, чем все остальные смерти, вместе взятые. Наше первоначальное впечатление о смерти как о естественном моменте в круговороте бытия вдруг резко смещается по большой амплитуде смысла. Сначала жизнь и смерть почти приравниваются друг к другу, а затем смерть оказывается драматическим событием. Пушкин спокойно позволяет остаться этой антитезе, и две оценки смерти рождают структурно-смысловое напряжение своим неснимающимся противоречием.