Прежде всего Ленскому недостает собственного, выстраданного им личного опыта. У него почти все от его заемной учености до стихов  буквально всё почерпнуто из книг, из романтической германской поэзии и философии первых двух десятилетий XIX века. Он не подпал под тлетворное влияние светской жизни, но это не признак сильной и независимой натуры. Ведь подпал же он под влияние романтизма! Целиком, всей душой отдался он этому влиянию — настолько полно, что в образе Ленского заметны иронические намеки Пушкина на прозападный тип русского романтика.

Инонациональная образованность, оторванность не только от «света», но и от провинциальной дворянской «черни» (а о народной почве даже и говорить нечего) в совокупности и предопределяют то главное качество Ленского, которое лаконично Пушкин сформулировал: «Он сердцем милый был невежда». Какой же из невежды герой? Пушкин искал настоящего героя, а Ленский на эту роль претендовать не мог.

Итак, что дает сопоставление Онегина с Ленским? Что прибавляет это сопоставление к их характеристикам, к пониманию их натур?

Когда Онегин встает рядом с Ленским, особенно резко сознается, как он душевно испепелен, как много сгорело в нем чистого, возвышенного, какою дорогою ценою оплатил он свое презрение к светской толпе и к окрестным помещикам. И тогда мы понимаем: Онегин уже опустошен, а Ленский еще нет. Навсегда они останутся такими или нет, духовно возродится Онегин или Ленский перерастет его — это особый вопрос. На протяжении полутора веков много спорили о нем, и мы далее рассмотрим существо этих споров. Сейчас пока ясно одно: герои романа — люди очень разные.

Пушкин не только открывал многообразие типов, существовавших в действительности, но и стремился исследовать закономерные мотивы их поведения, открывал их связь с социально-историческими обстоятельствами, которые порождали эти типы, поведения и чувствования.
Итак, уже два типа открыл он, но ведь не в одних лишь мужчинах может обнаружиться героическое начало. Нужна героиня! Не станет ли ею Ольга? Ей посвящена двадцать третья строфа второй главы. Ольга вошла в роман вместе с Ленским. Душа ее настолько несложна и неглубока, что Пушкин, характеризуя предмет поэтических восторгов Ленского, ограничился едва лине одними внешними приметами:

Всегда скромна, всегда послушна, Движенья, голос, легкий стан,
Всегда как утро весела, Всё в Ольге... но любой роман
Кзк жизнь поэта простодушна, Возьмите и найдете верно
Как поцелуй любви мила; Ее портрет: он очень мил,
Глаза, как небо, голубые; Я прежде сам его любил,


 




Улыбка, локоны льняные, Но надоел он мне безмерно.


Да ведь это зауряднейшее воплощение книжного типа так называемой северной девы! Тип, опоэтизированный второстепенными писателями и воплощенный чуть ли не в каждом романе западных романтиков той поры. Отчего же он безмерно надоел повествователю? Тут нет сомнений: он надоел той неизменностью, которая трижды подчеркнута — всегда, всегда, всегда... Ольга — всегда скромна, послушна, весела. А задумывалась ли она о чем-либо? У Пушкина не нашлось ни одного сравнения или эпитета, с помощью которых был бы дан намек на богатство или сложность этой души.

Однако сюжетная роль этого образа значительна. И не потому, что с его помощью можно создать извечный любовный треугольник. Ольга просто не во вкусе Онегина. Он равнодушно скользнул взглядом по ее лицу и до конца исчерпал эту пустенькую душу. И если ему все-таки пришлось стреляться с Ленским из-за нее, так ведь это же чистейшее недоразумение — и читатель это знает задолго до рокового выстрела.

И тем не менее, как бы ни казался второстепенным образ Ольги, без него роман так же не состоялся бы, как и без Ленского. Без Ольги нет подхода к Татьяне. В образе Татьяны воплощены такие качества, которых Пушкин не обнаружил в Онегине и Ленском.


Во-первых, круг чтения Татьяны несравненно шире, чем у Леиского. Новейшая романтическия поэзия не была для нее высшим воплощением искусства. Судя по именам героев, известных ей, она упивалась лучшими образцами просветительской литературы. И не только воспевание Мировой скорби, тоски и безнадежности привлекало ее и казалось ей наиболее естественным человеческим качеством. В просветительской литературе особенное внимание уделялось воспеванию долга, верности, стойкости под ударами судьбы и способности к самопожертвованию. Как мы увидим далее, эти уроки не прошли даром для Татьяны: она усвоила, что есть в жизни кое-что поважнее и выше личной свободы и любви.

А во-вторых, при формировании ее нравственных понятий влияние книг особым образом сочеталось с влиянием народнопоэтического творчества. В голове ее теснился ряд книжных героев, но она пытливо, жадно смотрела на русский быт, на русскую природу, на игры деревенских детей, на жизнь своих родителей и их крепостных.

Татьяна навсегда почувствовала себя связанной с этой повседневной, внешне неказистой, но поэтической жизнью. В ней пробудилось сознание, что она — не Полина, не Селина, не Дельфина, а именно Татьяна, с ног до головы русская девушка^ Теперь мы назвали бы это чувством национальной гордости. Необыкновенный подъем патриотизма в эпоху войн с Наполеоном питал это чувство. Оно-то и было той основой, на которой произрастало героическое начало в людях. Пушкин, как и многие его современники, был убежден: без чувства гордости за свой народ, за свою страну, за свою культуру нет к не может быть героев.

Как это могло произойти в эпоху видимого разобщения дворянства с народом? Как показать типичность подобных настроений Татьяны? Ведь до Пушкина многие писатели изображали и осуждали именно как типическое иное стремление — увлечение западными модами, пренебрежение национальной культурой России?

Многие отвернулись от нее, многие демонстративно выражали пренебрежение к якобы низким проявлениям старинного русского быта. Но не все! Пушкин обнаружил неоднородность правящего сословия. Сначала он показал столичную толпу. Потом указал на провинциальную дворянскую чернь. А затем обратил внимание читателя на так называемое патриархальное дворянство. По его мнению, оно отличалось некоторой близостью к народному быту. В этой-то патриархальной среде и выросла Татьяна.

Не только предания старины, рассказы няни, не только привычные виды поэтичной природы возбуждали в душе Татьяны чувство близости к своему народу.