Имена Жуковского и Карамзина неразрывно связаны друг с другом в сознании каждого. О глубоком воздействии Карамзина на творчество Жуковского писал еще В. Г. Белинский. Он видел в Жуковском «одного из знаменитейших или даже самого знаменитейшего деятеля в этом периоде русской литературы, главою и представителем которой был Карамзин». Роль Карамзина как предшественника Жуковского с новых сторон освещена в советском литературоведении в связи с углубленным изучением жанрово-стилистической системы Жуковского , что особенно важно, с учетом егj творческой эволюции. Большой и ценный материал для выяснения общности литературных интересов двух писателей дает изучение библиотеки Жуковского, предпринятое в Томском государственном университете.

На основе этого труда может быть особо поставлен вопрос о роли Карамзина как своеобразного посредника в восприятии Жуковским европейской литературы. Тема «Жуковский и Карамзин» имеет много аспектов, заслуживающих дальнейшего изучения. Одним из таких аспектов остается история личного творческого общения писателей. Ее изучение в свою очередь связано с вопросом о том, как соотносятся взгляды Жуковского и Карамзина на поэзию и художественное творчество, их представления о нравственном идеале человека и писателя. Названным проблемам преимущественно и посвящена настоящая статья.

В биографии Жуковского Карамзин занимает особое место. Их связывали вместе пережитые события - личные, литературные, общественные. Известно, что начало своей творческой деятельности Жуковский отсчитывал не от первых публикаций, а от появления в карамзииском «Вестнике Европы» элегии «Сельское кладбище». Карамзин дает как бы новое крещение Жуковскому-поэту, меняя окончание его фамилии; -ий вместо -ой, и с тех пор, как сообщает К. К. Зейдлиц, «и сам Жуковской стал подписываться Жуковский». С этой публикации начинается история личных взаимоотношений двух писателей, нашедшая непосредственное отражение в творчестве Жуковского. Некоторое время он живет под Москвой у Карамзина, после смерти его первой жены Елизаветы Ивановны, урожденной Протасовой, близкой родственницы той семьи, с которой связана и судьба Жуковского.

В раннем творчестве Жуковского особенно заметна его ориентация на жапрово-стилистическую систему Карамзина. В годы детства и отрочества Жуковский познакомился с важнейшими литературными произведениями Карамзина. Уже в «Речи на акте в университетском Благородном пансионе», произнесенной Жуковским 14 ноября 1798 г., очень ощутимо влияние Карамзина. Воспитанник пансиона говорит о «священной добродетели» как источнике всех благ: «Мы все ищем пути к счастию: он в добродетели».

Повторяя карамзинские мотивы и темы, Жуковский несколько меняет акценты. Карамзин развивал мысль о том, что «истинные удовольствия равняют людей»: Великого Могола с «последним рабом его», богача с «бедным земледельцем», «знатного любовника» с «молодым крестьянином». В позднейшем стихотворении Карамзина «К Добродетели» (1802) обсуждаемая тема будет развиваться все в том же ключе:



 




    * Нет, в мыслях я не унижал
    * Твоих страдальце», Добродетель:
    * Жалеть об них я по дерзал!
    * В оковах раб, в венце владетель
    * Равно здесь счастливы тобой.

Идеал умеренности, довольства своим состоянием чрезвычайно близок Жуковскому, но в его «Речи» звучит одновременно и осуждение «напыщенного богача», чьи удовольствия «помрачены вздохом угнетенного, кровию измученного раба». Сочувствие бедным и несправедливо униженным у Жуковского носит менее отвлеченный характер, чем у Карамзина (что связано, в частности, и с обстоятельствами биографии писателя).

Оба автора во многом сходятся в отношении к просвещению. «Что просвещение без добродетели? - восклицает Жуковский. - Медь звенящая, кимвал бряцай, нечистый, заразительный источник. Просвещение и добродетель! - соединим их неразрывным союзом, да царствуют оне совокупно в душах наших».

 Руссоистские идеи, привлекшие широкое внимание русских писателей XVIII в., отражаются здесь через явное посредство Карамзина, полемизировавшего с «женевским гражданином» в статьях, напечатанных в 1794 г. в альманахе «Аглая». Несмотря на духовный кризис, вызванный реакцией на события Французской революции, Карамзин выступил в этот период как ревностный сторонник просвещения. «Просвещение всегда благотворно, - писал он в письме «Филалет к Мелодору», - просвещение ведет к добродетели, доказывая нам тесный союз частного блага с общим и открывая неиссякаемый источник блаженства в собственной груди нашей; просвещение есть лекарство для испорченного сердца и разума». В статье «Нечто о науках, искусствах и просвещении» также утверждалось, что «просвещение есть палладиум благонравия». По мысли Карамзина, искусства и науки способствуют просвещению, а следовательно, и нравственному совершенствованию человека: «Искусства и науки, показывая нам красоты величественной натуры, возвышают душу, делают ее чувствительнее и нежнее, обогащают сердце наслаждениями и возбуждают в нем любовь к порядку, любовь к гармонии, к добру»