Следует, отметить, что, так как о пейзаже Тургенева, в основном, писали представители критики XIX в., то пейзаж этими критиками не рассматривался в его идейной функции, а все сводилось к рассуждениям о высокой художественности созданных писателем картин. Что должно было служить лишним доказательством того, что Тургенев только художник, таланту которого якобы чужда разработка общественных проблем. Иначе говоря, пейзаж объявлялся чуть ли не самым главным, определяющим компонентом в рассказах «Записок охотника», важнейшей новаторской особенностью мастерства Тургенева, затемняющей все остальное. Известное направление для подобного восприятия этой книги давали уже ближайшие современники Тургенева.

Так, И. И. Панаев в сатирическом портрете Тургенева, включенном в его «Маскарад», напечатанный в первой книге «Современника» 1852 года (следовательно, еще до выхода в свет отдельного издания «Записок охотника»), представлял писателя только как тонкого наблюдателя и живописца природы; В. II. Боткин, со своей стороны, еще в 50-е годы усматривал в некоторых второстепенных произведениях русской литературы «влияние тургеневской манеры» «именно в описаниях природы», т. е. опять-таки сводил новаторское значение «Записок охотника» преимущественно к пейзажной стороне КНИГИ, Последующая русская дворянско-буржуазная критика еще более углубила и односторонне развила эти положения.

Значительное место в литературе о пейзаже Тургенева занимает книга Гуго Салонена «Пейзаж в произведениях Тургенева», вышедшая в 1915 году в Гельсингорфе и являющаяся докторской диссертацией финского ученого. Салонен также устанавливает связь тургеневского пейзажа с традицией русского реализма и в первую очередь с традицией Пушкина и отмечает большую любовь Тургенева к русской природе. Исследователь подробно рассматривает, в каком месте произведения обычно включается пейзаж у Тургенева (в начале, в конце и т. д.) и с какой целью: ознакомить с местом действия, показать отношение героя к природе, обрисовать его настроение и т. д. Затем Салонен определяет составные части пейзажа Тургенева, показывает, какое место в пейзаже Тургенева занимают звук, свет, лес, степь, вода и т. д., отмечает излюбленные писателем картины природы, употребляемые им краски, раскрывает на конкретных примерах огромное разнообразие картин природы у Тургенева, умение писателя с различных сторон в разных случаях описать одну и ту же картину: ночное небо, летнее утро и т. д.

В работе Салонен а впервые был подвергнут аналитическому разбору большой конкретный материал и показана тонкость художественного рисунка тургеневского пейзажа; в этом и заключалось известное значение книги. Надо отметить, что некоторые работы, и которых затрагивается вопрос о пейзаже (преимущественно 20-х и первой половины 30-х годов), написаны с формалистических или вульгарно-социологических позиций, и поэтому их методологическая основа должна быть подвергнута принципиальной критике. Но вместе с тем в работах это го периода содержатся отдельные ценные наблюдения над характером пейзажа Тургенева, в том числе пейзажа в «Записках охотника». Более значительны работы о Тургеневе последних двух десятилетий, когда в советском литературоведении была проведена решительная борьба с пережитками буржуазных теорий, но, к сожалению, и в них все сводится к отдельным замечаниям о Тургеневе-пейзажисте.

Ни в одной из работ не поставлен вопрос о пейзаже «Записок охотника» как специальная тема и, главное, ни в одной из них не рассматривается конкретно и глубоко роль пейзажа в идейно-композиционное плане того или иного рассказа «Записок охотника». Тема эта большая и сложная. Не претендуя на ее полное разрешение, наша статья ставит себе задачу, с одной стороны, обобщить и некоторой степени конкретизировать материал, ставший достоянием тургеневедения по вопросу о пейзаже.

Перед читателем «Записок охотника» развертывается полная прелести картина природы лесостепной полосы и, прежде всего, родного Тургеневу Орловского края. Писателем воспроизведен характерный рельеф этих мест: широкие равнины с пологими распаханными холмами, тихие извилистые речки с одним обрывистым, другим пологим берегом, текущие в живописных долинах, поля, пересеченные оврагами, холодные, свежие ключи, небольшие березовые, липовые и дубовые лески и рощи.


 



«Кое-как дотащился я до речки Исты…, спустился с кручи и пошел по желтому и сырому песку в направлении ключа, известного во всем околотке под названием «Малиновой воды». Ключ этот бьет из расселины берега, превратившейся мало-помалу в небольшой, но глубокий овраг, и в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает в реку. Дубовые  кусты  разрослись по скатам оврага…» («Малиновая вода»).

«Быстрыми шагами прошел я длинную «площадь» кустов, взобрался на холм и, вместо знакомой равнины с дубовым леском направо…, увидал совершенно другие, мне не известные места» («Бежин луг»).

Художник здесь запечатлел три момента, казалось бы, особенно трудно уловимого периода течения суток - перехода вечера в ночь. Внимание Тургенева привлекают изменения в освещении леса, новые оттенки лесных запахов и поведение птиц. Вся картина проникнута чувством безмятежной тишины, глубокого покоя, который наступает в лесу с приходом ночи. Первая часть картины начинается словами: «Солнце село…» В это время в лесу еще настолько светло, что виден блеск молодой травы. Птицы только начинают успокаиваться. Они не кричат, не щебечут громко, а «болтливо лепечут».

Вторая часть картины передает момент, когда вечерняя заря начинает потухать. «Внутренность леса постепенно темнеет; алый свет вечерней зари медленно скользит по корням и стволам деревьев…» и т. д. Мы видим, как постепенно сгущается темнота, сначала внизу под деревьями, а потом и выше. В это время лесные запахи усиливаются,  становится  еще тише.   «Влетевший ветер около вас замирает», - тонко замечает Тургенев. Птицы засыпают, но не все вдруг. Из общего птичьего хора постепенно исчезают голоса зябликов, малиновок, овсянок.

В ряде других рассказов это этнографическое описание Орловской губернии при крепостном праве художественно конкретизируется. Особенно наглядно эта конкретизация выступает в рассказе «Певцы» при описании села Колотовки, которым начинается рассказ: «Небольшое сельцо Колотовка… лежит на скате голого холма, сверху донизу рассеченного страшным оврагом, который, зияя как бездна, вьется, разрытый и размытый, по самой середине улицы и пуще реки, - через реку можно по крайней мере навести мост, - разделяет обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным его бокам; на самом дне, сухом и желтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня. Невеселый вид, нечего сказать…»

Если в очерке «Хорь и Калиныч» скупо сообщается, что «орловская деревня обыкновенно расположена… близ оврага…», что «кроме немногих ракит… деревца на версту не увидишь», то в рассказе «Певцы» эти этнографические черты дополняются художественными деталями, которые придают всей картине особенную остроту, заставляют с особенной силой почувствовать тяжесть положения крепостной деревни.

Так, при описании наступления ночи в лесу Тургенев говорит о том, как себя чувствует охотник, который в это время «стоит на тяге». Он передает свое чувство напряженного, взволнованного ожидания, которое усугубляется красотой картины природы, глубокой тишиной заснувшего леса. И не случайно на фоне этого ликующего утра дается образ промчавшегося, отдохнувшего табуна, погоняемого мальчиками, вполне отдавшимися действительной жизни, забывшими ночные страхи.

Эта исключительной силы жизнеутверждающая картина победы света над тьмой, победы настоящей жизни над призрачной ночной фантастикой является лирической концовкой, которая раскрывает идейный смысл всего рассказа: хотя мрак борется со светом (в этом отношении следует обратить внимание на описание ночной картины у костра), но свет побеждает. Сегодня, как бы говорит Тургенев, разум крепостных крестьянских детей еще опутан сетями хотя и поэтических, но темных представлений, но есть все основания верить в плодотворное развитие их ума, в этом убеждает нас здоровая, трезвая, положительная натура русского крестьянина. Тургеневу чуждо было реакционно-славянофильское любование стариной и стремление утверждать представления, идущие ш глубокой древности. Не отрицая поэтичности рассказов мальчиков о леших и русалках, Тургенев тонко, средствами художника-реалиста предупреждает возможные мистические толкования этих рассказов, не свойственные духу русского народа.