Провал «Завета умершей» не обескуражил голодного и честолюбивого литератора. Учтя неудачу «чувствительной» манеры, он решил попробовать силы в «народном» романе криминального типа. С января 1867 г. Золя начинает писать новый роман-фельетон «Марсельские тайны». Для выяснения специфики и своеобразия «Марсельских тайн» интересно сопоставить этот роман с наиболее выдающимися образцами родственного жанра. «Отверженные» Гюго (1862) и «Парижские тайны» Эжена Сю (1842—1843) —произведения, вышедшие из различных школ, но в некоторых моментах соприкасающиеся между собой и с романом Золя. Э. Лепеллетье рассказывает, что в те годы в литературных кругах Франции было известно имя Золя как журналиста и критика искусства, но не как романиста. О «Завете умершей» никто не гово-]рил. Сам Лепеллетье прочел его только в переиздании 1889 г., после выхода в свет большинства томов серии «Ругон-Маккары».

Социально-приключенческая эпопея Виктора Гюго имеет огромное идейно-художественное значение. Обще-признаны в ней: глубокий демократизм мысли, широта исторического и социального масштаба действия, многообразие событий и образов, необычайность ситуаций, яркость красок, блестящее мастерство интриги, плодотворное сочетание увлекательного вымысла и суровой обличительной правды.
Знаменитый романтик-гуманист с искренней симпатией и пониманием относится к угнетенным низам, сознательно осуждает законы капиталистического мира, вдохновенно рисует картины революционного восстания. Однако свойственные великому писателю идеалистические взгляды на историю и общество, особенности его художественного метода способствуют тому, что Гюго в значительной мере абстрагирует социальные вопросы от проблемы борьбы классов, отстаивает утопическую идею о возможности мирного реформирования буржуазного строя с помощью моральных факторов. Золя в 1881 г. («Литературные документы») метко назвал Гюго «библейским апостолом демократии».

Повествовательная манера Гюго величественна и свободна. Во всем чувствуется рука маститого автора, признанного гения и «пророка» своего века, который, не заботясь о границах жанра, излагает заранее благодарному читателю вместе с основной интригой все приходящие ему в голову факты и размышления.

Центральная сюжетная линия обрастает в «Отверженных» бесконечным количеством фабульных ответвлений, исторических, политических, философских, этнографических, моральных и всяких других экскурсов.

 




Только потому, что отец Мариуса Понмерси был ранен при Ватерлоо — описанию боя, характеристике Наполеона и общеевропейской исторической ситуации отведено 52 страницы. На шести страницах, извлекающих из «хаоса воспоминаний» (Гюго) исторические и анекдотические сведения о 1817 годе, когда легкомысленный То-ломьес бросил Фантину, употреблено 165 имен и названий. Для того, чтобы маленькая Козетта могла встретить Жана Вальжана в морозный рождественский вечер у лесного источника, вводится глава «Вопрос о водоснабжении в Монфермейле». Пребывание обоих в монастыре вызывает длиннейшее описание внутреннего вида монастыря, историю его основания, образы никак не причастных к рассказу монахинь, философское обсуждение вопроса (главы: «Монастырь как отвлеченное понятие», «Монастырь как исторический факт», «Молитва», «Вера», «Закон» и т. д. — всего 145 страниц). В связи с Гаврошем в тринадцати главах говорится о парижских гаменах, а также... об индусском общественном строе, Александре Македонском, Паскале, Ренье, Корнеле, Декарте, Руссо и т. д. и т. п. Изображение преступного мира сопровождается целым историко-филологическим исследованием об «арго» (четыре главы), иллюстрированным семьюдесятью примерами воровского языка. На двадцати страницах описана канализационная система Парижа, так как Жан Вальжан через подземные клоаки уносит раненого Ма-риуса после баррикадного боя в июне 1832 г., и др.

Пестрота и подчас неоправданность вводимого материала, субъективная манера интерпретации придают ему в большинстве случаев вместо реально-исторического скорее орнаментальное и эмоциональное значение.

Золя в одной из статей 70—80-х годов справедливо подчеркивает отличие этого приема Гюго от принципа реалистических и натуралистических описаний, называя его «романтической эрудицией» писателя.

Среди знаменитых в 40-е годы романов Эжена Сю особый интерес для сравнения с Золя (уже судя по заглавию, указывающему на жанровый план произведения) представляют десятитомные «Тайны Парижа».

Как указывалось выше, Белинский признавал за Эженом Сю несомненное литературное дарование. Но, считая задачей романического жанра «художественный анализ современного общества, раскрытие тех невидимых основ его, которые от него же самого скрыты привычкою и бессознательностью», Белинский не был удовлетворен «разоблачением тайн», то есть социально-историческим анализом в эпопее модного французского романиста.