К проблеме «герой и среда», прямое отношение имеет изображение в рассказе семьи Туркиных. Семья Туркиных важна не просто сама по себе. Она является своеобразной «вывеской» города, едва ли не самым главным доказательством его культурности. Вот почему для характеристики города С. Чехову так важно было раскрыть подлинный смысл утверждения, что эта семья в городе самая образованная и культурная. В «Ионыче» это сделано очень тонко и вместе с тем беспощадно. На первый взгляд, Туркины - милые люди, они радушно принимают гостей и охотно демонстрируют им свои таланты. Но самая талантливость эта оказывается мнимой. Это относится и к шуткам хозяина, выработанным «долгими упражнениями в остроумии», и к роману, который пишет Вера Иосифовна. Читателю конца XIX века ясна была пародийность и сюжета, и стиля ее романа, совершенно оторванного от реальных условий русской жизни, но довольно обычного в тогдашних либеральных журналах, «как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника».

Старцев спрашивает Веру Иосифовну, печатает ли она свои произведения в журналах. Ее ответ, на первый взгляд, может показаться неожиданным, но в нем есть своя логика (разумеется, логика семьи Туркиных): «Нет, я нигде не печатаю. Напишу и спрячу у себя в шкапу. Для чего печатать?- пояснила она.- Ведь мы имеем средства». Таково представление «интеллигентной» Веры Иосифовны о литературе и писателях. Печатают свои произведения те, кто беден, кто таким образом зарабатывает себе на жизнь. Следовательно, но ее мнению, литература существует или для домашнего употребления, или как средство заработка. Других функций она не имеет.

Знаменитое начало романа Веры Иосифовны «Мороз крепчал» звучит пародийно хотя бы потому, что читает она его в теплый вечер: «Окна отворены настежь; слышно было, как на кухне стучали ножами, и доносился запах жареного лука». Запах жареного лука не раз сопровождает описание вечерних собраний у Туркиных. Это тоже способствует созданию комического эффекта: с одной стороны, якобы высший интеллектуализм, возвышенные разговоры о прекрасном, чтение и музыка, а с другой - «во дворе пахло жареным луком - и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин» (что настраивало гостей на благодушный лад).

Свое место в «параде талантов» занимает и Екатерина Ивановна. Поначалу она явно в одном ряду со своими родителями. Самый выбор ею музыкальной пьесы для исполнения заставляет нас вспомнить и заученные остроты отца, и стандартно сконструированные романы матери: «…играла трудный пассаж, интересный именно своей трудностью, длинный и однообразный…» И в довершение всего лакей, потешающий расходящихся посетителей салона Туркиных пародийным воспроизведением трагической реплики «Умри, несчастная!». Было высказано мнение, что Старцев сразу же замечает «и бездарность романов Веры Иосифовны, и бездарность игры Екатерины Ивановны». В том-то и дело, что не сразу! Парадоксальность ситуации заключается в том, что сначала Старцеву как раз очень понравилось у Туркиных. Ему было так приятно, так ново…

Разумеется, легко обвинить Старцева в черствости и бездушии по отношению к Екатерине Ивановне, что обычно и делается, причем, делается с определенным на то основанием. Но анализ во .всех случаях должен быть объективным. Не забудем, что Старцев, опустившийся и превращающийся на наших глазах в обывателя, в то же самое время начинает понимать жизнь и людей гораздо лучше, чем когда-то. Как раз ко времени второго свидания накопленный жизненный опыт помогает Старцеву отчетливо понять бездарность Туркииых - не исключая, кажется, и Котика.

Для Екатерины Ивановны была очень характерна некая романтическая восторженность. Ее ведь так оберегали от жизни, даже в гимназию она не ходила: «Могли быть дурные влияния». Что ж удивляться, что она все время ошибается: ошиблась в себе, например, когда, подобно Нине Заречной из «Чайки», без всяких на то оснований думает о своем великом призвании: «Я хочу быть артисткой, я хочу славы, успехов, свободы… Человек должен стремиться к высшей, блестящей цели, а семейная жизнь связала бы меня навеки». Потом она ошибается в Ионыче: «Какое это счастье быть земским врачом, помогать страдальцам, служить народу. Какое счастье! - повторила Екатерина Ивановна с увлечением.- Когда я думала о вас в Москве, вы представлялись мне таким идеальным, возвышенным…» Но это звучит как цитата из очередного романа Веры Иосифовны.

Екатерине Ивановне очень хочется, чтобы вернулось прошлое, которым она так легкомысленно пренебрегла. Сад тот же, скамейка та же, по Дмитрий Ионович стал другим. У него много утрат, но были и приобретения. Теперь он уже понимает истинную цену всего дома Туркиных.

Старцев судит Туркиных - но по какому праву? И с каких позиций? То ли он поднялся над ними и, достигнув каких-то нравственных высот, осуждает их претензии на талантливость и культурность? Или же (что вернее) он «лишком глубоко сам провалился в обывательское болото и спичу, стесняясь своего нынешнего положения, раздражается ч па себя, и па них? Вот он выслушал слова Котика о себе возвышенные, романтические - и не обрадовался им. Напротив, его как будто колодной водой окатили. Он, может быть, на минусу забылся, а Екатерина Ивановна заставила его вспомнить, кто пи такой па самом деле: «Старцев вспомнил про бумажки, которые он по вечерам вынимал из карманов с таким удовольствием, и огонек в душе погас». Больше огонек в душе Старцева не загорится никогда. А о Туркиных если он в дальнейшем и вспомнит, то с какой-то совсем уже необъяснимой злобой и откровенным недоброжелательством. И дальше идет заключительная строка об Ионыче: «Вот и все, что можно сказать про него». Вот и все. И в самом деле, что еще добавить? О чем еще говорить? Доктору Старцеву уже не выбраться из болота: он там устроился прочно и достаточно комфортабельно.

Но рассказ не закончен. Заключительные абзацы посвящены Туркиным, и тональность последних строк чуть-чуть иная-более теплая, более лирическая, хотя Вера Иосифовна по-прежнему читает гостям романы, Екатерина Ивановна каждый день часа по четыре играет на рояле, а Иван Петрович все еще шутит. Доктор Старцев изменяется на наших глазах, превращаясь и Ионыча, а Туркины точно такие же, как и на первых страницах повести. Перед нами снова пример кольцевой композиции, с которой мы уже встречались в «Хамелеоне».


 



Существует точка зрения, согласно которой Ионыч нал так низко, что, по контрасту с ним, даже Туркины выглядят более, так сказать, человечными. Об Ионыче в конце рассказа сказано: «Кажется, что едет не человек, а языческий бог». Вот это и есть итог эволюции Старцева: не человек. А Туркин «плачет, прощаясь с родными, он их любит, пусть по-своему, но он способен любить и поэтому неизмеримо выше Ионыча». Так строится система образов в рассказе - система сложная, не сводящаяся к элементарному противопоставлению одних действующих лиц другим, героя - среде и т. д. Писатель стремится заставить читателя задуматься, сделать для себя какие-то выводы, извлечь нравственные уроки.К проблеме «герой и среда», прямое отношение имеет изображение в рассказе семьи Туркиных. Семья Туркиных важна не просто сама по себе. Она является своеобразной «вывеской» города, едва ли не самым главным доказательством его культурности. Вот почему для характеристики города С. Чехову так важно было раскрыть подлинный смысл утверждения, что эта семья в городе самая образованная и культурная. В «Ионыче» это сделано очень тонко и вместе с тем беспощадно. На первый взгляд, Туркины - милые люди, они радушно принимают гостей и охотно демонстрируют им свои таланты. Но самая талантливость эта оказывается мнимой. Это относится и к шуткам хозяина, выработанным «долгими упражнениями в остроумии», и к роману, который пишет Вера Иосифовна. Читателю конца XIX века ясна была пародийность и сюжета, и стиля ее романа, совершенно оторванного от реальных условий русской жизни, но довольно обычного в тогдашних либеральных журналах, «как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника».


Старцев спрашивает Веру Иосифовну, печатает ли она свои произведения в журналах. Ее ответ, на первый взгляд, может показаться неожиданным, но в нем есть своя логика (разумеется, логика семьи Туркиных): «Нет, я нигде не печатаю. Напишу и спрячу у себя в шкапу. Для чего печатать?- пояснила она.- Ведь мы имеем средства». Таково представление «интеллигентной» Веры Иосифовны о литературе и писателях. Печатают свои произведения те, кто беден, кто таким образом зарабатывает себе на жизнь. Следовательно, но ее мнению, литература существует или для домашнего употребления, или как средство заработка. Других функций она не имеет.

Знаменитое начало романа Веры Иосифовны «Мороз крепчал» звучит пародийно хотя бы потому, что читает она его в теплый вечер: «Окна отворены настежь; слышно было, как на кухне стучали ножами, и доносился запах жареного лука». Запах жареного лука не раз сопровождает описание вечерних собраний у Туркиных. Это тоже способствует созданию комического эффекта: с одной стороны, якобы высший интеллектуализм, возвышенные разговоры о прекрасном, чтение и музыка, а с другой - «во дворе пахло жареным луком - и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин» (что настраивало гостей на благодушный лад).

Свое место в «параде талантов» занимает и Екатерина Ивановна. Поначалу она явно в одном ряду со своими родителями. Самый выбор ею музыкальной пьесы для исполнения заставляет нас вспомнить и заученные остроты отца, и стандартно сконструированные романы матери: «…играла трудный пассаж, интересный именно своей трудностью, длинный и однообразный…» И в довершение всего лакей, потешающий расходящихся посетителей салона Туркиных пародийным воспроизведением трагической реплики «Умри, несчастная!». Было высказано мнение, что Старцев сразу же замечает «и бездарность романов Веры Иосифовны, и бездарность игры Екатерины Ивановны». В том-то и дело, что не сразу! Парадоксальность ситуации заключается в том, что сначала Старцеву как раз очень понравилось у Туркиных. Ему было так приятно, так ново…

Разумеется, легко обвинить Старцева в черствости и бездушии по отношению к Екатерине Ивановне, что обычно и делается, причем, делается с определенным на то основанием. Но анализ во .всех случаях должен быть объективным. Не забудем, что Старцев, опустившийся и превращающийся на наших глазах в обывателя, в то же самое время начинает понимать жизнь и людей гораздо лучше, чем когда-то. Как раз ко времени второго свидания накопленный жизненный опыт помогает Старцеву отчетливо понять бездарность Туркииых - не исключая, кажется, и Котика.

Для Екатерины Ивановны была очень характерна некая романтическая восторженность. Ее ведь так оберегали от жизни, даже в гимназию она не ходила: «Могли быть дурные влияния». Что ж удивляться, что она все время ошибается: ошиблась в себе, например, когда, подобно Нине Заречной из «Чайки», без всяких на то оснований думает о своем великом призвании: «Я хочу быть артисткой, я хочу славы, успехов, свободы… Человек должен стремиться к высшей, блестящей цели, а семейная жизнь связала бы меня навеки». Потом она ошибается в Ионыче: «Какое это счастье быть земским врачом, помогать страдальцам, служить народу. Какое счастье! - повторила Екатерина Ивановна с увлечением.- Когда я думала о вас в Москве, вы представлялись мне таким идеальным, возвышенным…» Но это звучит как цитата из очередного романа Веры Иосифовны.

Екатерине Ивановне очень хочется, чтобы вернулось прошлое, которым она так легкомысленно пренебрегла. Сад тот же, скамейка та же, по Дмитрий Ионович стал другим. У него много утрат, но были и приобретения. Теперь он уже понимает истинную цену всего дома Туркиных.

Старцев судит Туркиных - но по какому праву? И с каких позиций? То ли он поднялся над ними и, достигнув каких-то нравственных высот, осуждает их претензии на талантливость и культурность? Или же (что вернее) он «лишком глубоко сам провалился в обывательское болото и спичу, стесняясь своего нынешнего положения, раздражается ч па себя, и па них? Вот он выслушал слова Котика о себе возвышенные, романтические - и не обрадовался им. Напротив, его как будто колодной водой окатили. Он, может быть, на минусу забылся, а Екатерина Ивановна заставила его вспомнить, кто пи такой па самом деле: «Старцев вспомнил про бумажки, которые он по вечерам вынимал из карманов с таким удовольствием, и огонек в душе погас». Больше огонек в душе Старцева не загорится никогда. А о Туркиных если он в дальнейшем и вспомнит, то с какой-то совсем уже необъяснимой злобой и откровенным недоброжелательством. И дальше идет заключительная строка об Ионыче: «Вот и все, что можно сказать про него». Вот и все. И в самом деле, что еще добавить? О чем еще говорить? Доктору Старцеву уже не выбраться из болота: он там устроился прочно и достаточно комфортабельно.

Но рассказ не закончен. Заключительные абзацы посвящены Туркиным, и тональность последних строк чуть-чуть иная-более теплая, более лирическая, хотя Вера Иосифовна по-прежнему читает гостям романы, Екатерина Ивановна каждый день часа по четыре играет на рояле, а Иван Петрович все еще шутит. Доктор Старцев изменяется на наших глазах, превращаясь и Ионыча, а Туркины точно такие же, как и на первых страницах повести. Перед нами снова пример кольцевой композиции, с которой мы уже встречались в «Хамелеоне».

Существует точка зрения, согласно которой Ионыч нал так низко, что, по контрасту с ним, даже Туркины выглядят более, так сказать, человечными. Об Ионыче в конце рассказа сказано: «Кажется, что едет не человек, а языческий бог». Вот это и есть итог эволюции Старцева: не человек. А Туркин «плачет, прощаясь с родными, он их любит, пусть по-своему, но он способен любить и поэтому неизмеримо выше Ионыча». Так строится система образов в рассказе - система сложная, не сводящаяся к элементарному противопоставлению одних действующих лиц другим, героя - среде и т. д. Писатель стремится заставить читателя задуматься, сделать для себя какие-то выводы, извлечь нравственные уроки.