Повествовательная манера А. П. Чехова отличается ярким художественным своеобразием. Писатель сознательно отказывается от лирических отступлений или прямых высказываний, которые помогли бы нам сделать выводы об авторском отношении к тем или иным событиям, персонажам и т. д. Мы точно знаем, как относится Л. Н. Толстой к Наташе Ростовой и Элен Курагиной, к Пьеру и Анатолю. Однако не так-то легко выяснить чеховскую позицию. Его отношение к героям прямо нигде не декларируется. Итак, по мысли Чехова, выводы должен делать сам читатель. Однако выводы ЭТИ вытекают из того художественного материала, который осмыслен прежде всего писателем. Писатель подводит читателя к определенному восприятию тех проблем, которые поставлены в художественном произведении. Не надо говорить вслух о любви к героям, но любить-то их надо! И это писательское отношение (любовь, сочувствие, презрение, ирония) должен почувствовать и понять читатель.

 У Чехова сочетаются объективность и тенденциозность (только скрытая), авторское невмешательство и авторская оценка (обычно косвенная, но, тем не менее ощутимая). Иными словами, Чехов, создавая свои произведения, с самого начала ориентируется па сотворчество читателя. Он сам не формулирует выводы, но подводит к ним. Поэтому анализировать рассказы и пьесы Чехова трудно. Авторская мысль, авторская концепция находят выражение во всей художественной структуре произведения; необходимо тщательным образом учитывать все компоненты: и систему образов, и композицию, и своеобразие языка.

С ростом писательского мастерства те принципы, которые намечались в раннем творчестве А. П. Чехова, совершенствовались и углублялись. Примером может служить рассказ «Ионыч» - одно из наиболее значительных произведений «позднего» Чехова.

Своеобразие чеховской повествовательной манеры наиболее отчетливо видно при анализе образа повествователя, то есть того человека, который ведет рассказ. Именно повествователь является носителем взглядов, суждений самого писателя. И если мы хотим уяснить точку зрения Чехова, понять его позицию, мы должны внимательнее присмотреться к той повествовательной манере, которая принята в «Ионыче». Манера же эта отличается спокойствием, выдержанностью, строгой объективностью и вместе с тем - определенным эмоциональным подтекстом, который не выражен прямо. В рассказе принят косвенный способ оценки.

Достаточно вспомнить знаменитую сцену чтения Верой Иосифовной своего романа о том, «чего никогда не бывает в жизни». Писательская ирония в данном случае проявляется в том, что чтение романа перебивается запахом жареного лука, что шаблонная фраза «Мороз крепчал» резко контрастирует с теплым летним вечером, что на слушателей оказывает огромное эстетическое воздействие вовсе не роман, а народная песня «Лучинушка», потому что в ней передано было «то, чего не было в романе и что бывает в жизни».


 



Так проявляется важнейшее требование эстетики Чехова: нужна только правда, безусловная правда. Ложь в искусстве убивает прежде всего само искусство; ложь никогда не может быть красивой, несмотря на всяческие старания приукрасить ее фальшивыми цветами или сюжетами о молодой, красивой графине, полюбившей странствующего художника.


Чеховский повествователь не позволяет себе ни открытого порицания, ни открытого одобрения. Лишь оттенок печали, а порою и иронии слышится в самом тоне его рассказа о грустных судьбах героев, о которых он знает все: и их прошлое, и их будущее. Для стиля рассказа характерно использование слов еще и уже. В этом смысле характерен романс, который с удовольствием поет Старцев, отправляюсь в первый раз к Туркиным: «Когда еще я не пил слез из чаши бытия…» Еще… Между тем, повествователю известна вся его последующая история: «Своих лошадей у него еще не было». А потом: «У него уже была своя пара лошадей»

И не случайно в пятой, заключительной главе «Ионыча» глаголы часто стоят в настоящем времени: едет, кричит, спрашивает. Характерно, что именно теперь изменяется ранее подчеркнутая объективная форма повествования. Появляется даже что-то похожее на диалог с читателем. Позиция повествователя ощутимо меняется, что чувствуется уже в Четвертой главе. Чем суровее он относится к Старцеву, тем добрее и снисходительнее к Туркиным. Звучит вопрос: «А Котик?» И ответ: «Она похудела, побледнела…» Кто это спрашивает? Стиль повести, столь строго объективный до сих пор, не подготовил пас к вторжению в авторскую речь «чужого голоса». Л, может быть, это и не «чужой голос», а горькие раздумья самого повествователя над судьбами героев, которые со временем стали ему ближе и даже дороже.

Тот же прием встречается и в пятой главе, Снова звучит вопрос: «А Туркины?» Это придает повествованию более живой, непосредственный, эмоциональный характер. Об Ионыче уже сказано вес, судьба его ясна. По заинтересованный читатель (или повествователь) задает вопрос: «А Туркины?» И тут выясняется, что о них еще не все сказано, что отношение автора к ним, еще недавно явно ироническое, изменилось, стало теплее, о чем уже шла речь в конце предыдущего раздела нашей книги. Достаточно вспомнить, что ранее в авторской речи восемнадцатилетняя дочь Туркиных называлась обычно полностью по имени и отечеству: Екатерина Ивановна. Проходит несколько жлет, она стала старше, исчезли, как пишет Чехов, прежняя свежесть и выражение детской наивности, но повествователь именно теперь ласково называет се Котиком, что создает явный контраст с фамильярно-неуважительным Ионыч.

И еще одна важная деталь. В самом конце повести Чехов специально подчеркивает, что Котик заметно постарела (именно она, а не ее родители), похварывает. Жизнь, казалось бы, ее многому научила. Она уже ясно осознает, что совершенно напрасно «воображала себя великой пианисткой». Прошло несколько лет, и она уже видит счастье в другом: помогать страдальцам, служить пароду… Увы, Екатерина Ивановна не смогла изменить свою жизнь, и по-прежнему, уже без всяких иллюзий, играет на рояле каждый день, часа по четыре. И невольно становится жаль девушку, дни которой проходят так бесцветно и бесполезно. Ей особенно тяжело, потому что она пришла к ясному пониманию, что жизнь не удалась. По, быть может, бессознательно к этому же выводу приходит и Иван Петрович. Не случайно же он плачет, провожая каждый год больную дочь и жену в Крым.

В финале рассказа явно ощущается то человеческое сочувствие автора к Туркиным, которого совершенно лишен Ионыч, потому что он - не человек. Гуманистическое мировоззрение Чехова проявляется здесь ясно и определенно. Таким образом, традиционное представление об абсолютно объективном тоне повествования у Чехова нуждается в определенных коррективах. Авторские оценки есть, просто они выражены по-особому. Нужно тщательно вчитываться в текст, чтобы понять авторскую точку зрения.