Кажется, ясно? В самом деле, разве «Капитанская дочка» не соответствует этому пушкинскому пониманию романа? Разве в ней не раскрыта историческая эпоха народного восстания, развитая на основе вымышленного повествования? Когда «Капитанская дочка» была написана и рукопись передана цензору, Пушкин писал ему 25 октября 1836 года: «Имя девицы Мироновой вымышленное. Роман мой основан на предании...»
История возникновения концепции «Капитанской дочки» как «семейной хроники» очень поучительна. Можно с точностью установить время и причины, обусловившие ее появление. Ее выдвинул Аполлон Григорьев в 1859 году. Критик не анализировал, не рассматривал «Капитанскую дочку», но, исходя из своих почвеннических убеждений, толковал Пушкина как выразителя истинно русских идеалов, воплотившего «высшие стремления и весь дух кротости и любви...»

Аполлон Григорьев написал свою статью через двенадцать лет после Вяземского и назвал ее «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина». Вряд ли случайно критик почти повторил название статьи Вяземского —«Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина». «Взгляду» западника Вяземского он противопоставил свой «Взгляд». По мнению Вяземского, Пушкин создал историческую хронику, рассказ о страшной године пугачевского бунта, запечатлев мастерски в «сжатой картине» Россию «от крепости Белогорской вплоть до Царского Села». Герои пушкинского романа «принадлежат русской былине о Пугачеве» '. Аполлон Григорьев утверждает: нет, Пушкин написал «семейную хронику» и рассказал «добродушную историю» о, частной жизни Гриневд. Критик замалчивает образ Пугачева и декларативно объявляет Пушкина певцом смиренности, которая полнее всего и раскрывает «русский тип». В этом он видит величие Пушкина и секрет его огромного влияния на литературу. «Все наши жилы бились в натуре Пушкина, и в настоящую минуту литература наша развивает только его задачи — в особенности же тип и взгляд Белкина. Белкин, который писал в «Капитанской дочке» хронику семейства Гриневых, написал и «хронику семейства Багровых»...» 2.


 




Единомышленник Аполлона Григорьева Н. Н. Страхов, продолжив борьбу с западниками за «своего» Пушкина, характеризовал его как родоначальника истинной народности, которая, но убеждению критика, наиболее полно выражалась в создании русского национального характера с его смирением и кротостью. Вслед за А. Григорьевым Н. Страхов видел образное выражение этого идеала у Пушкина в смиренном «бел-кинском» начале. Вот почему была подхвачена мысль о создании Пушкиным жанра «семейной хроники». В статье, напечатанной в 1869 году и посвященной «Войне и миру», он сопоставляет толстовский роман с «Капитанской дочкой»: «„Капитанская дочка" тоже не исторический роман, т. е. вовсе не имеет в виду в форме романа рисовать жизнь и нравы, уже ставшие для нас чуждыми, и лица, игравшие важную роль в истории того времени. Исторические лица — Пугачев, Екатерина — являются у Пушкина - мельком, в немногих сценах, совершенно так, как в «Война и мире» являются Кутузов, Наполеон и пр. Главное рке внимание сосредоточено на событиях частной жизни Гриневых и Мироновых, и исторические события описаны лишь в той мере, в какой они прикасались к жизш| этих простых людей. «Капитанская дочка», собственно говоря, есть хроника семейства Гриневых; это тот рассказ, о котором Пушкин мечтал еще в третьей главе «Онегина»,— рассказ, изображающий «преданья русского семейства».(^«Капитанская дочка» есть рассказ о том; как Петр Гринев женился на дочке капитана Миронова» '. |

Тенденциозность подобного толкования пушкинского романа очевидна. Хотелось бы только подчеркнуть эту откровенность толкования «Капитанской дочки» в угоду любимой идее: критик не только з малчивает важнейшие в романе картины крестья ского восстания, но объявляет Пугачева эпизодическим лицом, утверждая, что Пушкин изобразил Пугачева «мельком».

Но, ж сожалению, отношение Пушкина к Вальтеру Скотту часто толкуется односторонне и предвзято, более того — зависимость Пушкина от английского романиста приобретает у некоторых пушкинистов гипертрофированный характер. Примером может служить формула, предложенная в свое время Д. П.Якубовичем: «„Капитанская дочка" — последнее звено длительного и упорного (? — Г. М.) процесса, условно могущего быть названным вальтер-скоттовским периодом Пушкина»

Не было такого периода у Пушкина. Свой категорический вывод исследователь стремился подтвердить примерами зависимости мотивов, ситуаций и образов «Капитанской дочки» от исторических романов Вальтера Скотта — зависимости, установленной на основе чисто формальных сопоставлений. Уже давно была доказана несостоятельность подобной методологии. А в то же время общий вывод, что «Капитанская дочка» написана по образцу исторических романов Вальтера Скотта, сохраняется до сих пор и утверждается пушкиноведением как объективная истина. На этом основании, в частности, делается заключение, что в соответствии с историческими романами английского писателя в основе «Капитанской дочки» лежит любовный сюжет — история любви и женитьбы Гринева. В действительности все было сложнее. Отношение Пушкина к Вальтеру Скотту не было однозначным — оно менялось на протяжении творческой жизни поэта и потому требует тщательного исследования. Пушкин не только усваивал опыт Вальтера Скотта, но преодолевал свойственные его романам недостатки, решительно обновлял жанр исторического романа. И осуществлялось это — прежде всего и главным образом — в процессе работы над «Капитанской дочкой».
Известно, что решающим условием верного понимания художественного произведения является рассмотрение его по законам, которые создает для себя сам художник. Как же можно судить о жанре «Капитанской дочки» по законам исторического романа Вальтера Скотта? Не ясно ли, что при таком подходе мы будем навязывать Пушкину свои выводы и суждения, а не извлекать их из самой художественной структуры написанного им романа. Исследователю гораздо важнее, доверяя автору, стремиться понять то индивидуальное, что присуще ему, увидеть те открытия, то обновление жанра Пушкиным, которые и определили роль «Капитанской дочки» в дальнейшем развитии русского романа.