Три старых крупных мастера литературы реализма Валентин Катаев, Луи Арагон, Анна Зегерс, переступив порог 70-летия, стали экспериментировать и писать в совершенно новой манере. Можно ли считать это личным грехом старых писателей или есть в этом закономерность? Никто не сомневается в жизнеспособности реализма. Но реализм XX века — это не барон фон Гринвальдус, который сидит на камне в течение всего бурного революционного века! Реализм в мировой литературе XX века поднялся на новую ступень социальной активности. В какие новые формы облекается эта активность? Здесь есть над чем подумать и есть что исследовать.

 




Называя Валентина Катаева, несомненно, Т. Мотылева имела в виду цикл его повестей «Трава забвенья (1967), «Святой колодец» (1968), «Кубик» (1969) и другие. Тревога ее понятна, как понятна обеспокоенность и тех, кто отказывается бездумно поклоняться любому эксперименту. Не всякий эксперимент заслуживает поддержки и одобрения. «Каждое произведение должно быть изобретением по форме и открытием по содержанию»,— сказал в давно прошедшие времена Леонид Леонов. «Я никогда не был противником чего-либо нового и обновляющего,— соглашался с ним Михаил Шолохов,— однако само по себе слово «модерн» еще не делает вещь художественным произведением, а заумность — это не то же самое, что глубина». Эксперимент эксперименту рознь. Экспериментальность в последних произведениях Валентина Катаева тотальна и соединяется с очень субъективным взглядом на действительность. По одному этому она не может не настораживать, так же, впрочем, как безудержные славословия в честь этих экспериментов Валентина Катаева со стороны непримиримых противников мира и реализма. Мой старый и упорный оппонент Эрнест Дж. Симмонс восхищался: «Воображение и талант высшего порядка обнаруживаются в «Траве забвенья». Стоящая на тех же позициях Наталья Бабель из Колумбийского университета (США) определила повесть, используя даже наши эстетические категории: «В «Траве забвенья» Валентин Катаев показал, что искусство должно быть реалистичным, кроме того, оно должно отражать борьбу человека за социальный прогресс и лучшую жизнь». И даже профессор Эдвард Дж. Браун согласился с квалификацией произведений на страницах «Вопросов литературы», включая объяснение их техники «по аналогии с кинематографическим опытом Феллини, в смешении различных измерений пространственных, психологических и временных».

Непримиримая в своем советологическом догматизме Хелен фон Сахно рассматривает эти произведения как попытку писателя разорвать оковы «социально мотивированного реализма» и выйти на просторы прозы, живущей по законам своей внутренней формы. Она предвещает такой прозе великое будущее. Профессор Сорбонны, вступив со мною в спор, когда в 1978 году я читал лекцию о современной русской литературе в Индианском университете, привел несколько концепций «новой прозы» Валентина Катаева, бытующих в буржуазном литературоведении, не исключив и принадлежащей Виолетте Иверни.