Читаешь и перечитываешь поэтические пейзажи, описанные в новелле, пытаешься сопоставлять их с теми реальными нивами, что очаровывают зрение, и убеждаешься в способности искусства создавать свою, не менее достоверную, чем реально существующая, действительность. Описание июньских нив полных жизни, динамики, движения. И достиг этого Коцюбинский благодаря умению не только наблюдать красоту природы, но и поэтически обобщать увиденное и услышанное. Образы зрительные, создаваемые по законам занятия живописью, сливаются у него с образами звуковыми, слуховыми, что соединяют словесное письмо с музыкой, и так создается волшебная гармония, которая дает основания считать автора новеллы одним из наилучших пейзажистов во всемирной литературе.

В этих пейзажах человек и природа неразрывно связаны. Рассказчик чувствует «соболью шерсть ячменей, шелк колосистой волны». Ему ветер набивает уши «кусками звуков, путанным шумом». А сам летний ветер такой «горячий» и «нетерпеливый», что «аж кипят от него серебряные колосья овса». Исследователи обращали внимание на благородство эпитетов, метафор, сравнений, употребляемых новеллистом. Благодаря таким изысканным художественным средствам и появляется из новеллы волшебная красотой, облагороженная природа.

Читатель чувствует эстетическое наслаждение от созданной писателем картины природы. У Коцюбинского «тихо плывет голубыми реками лен», плывет так спокойно, что «хочется сесть на лодку и поплыть». А ячмень «ткет из тонких усов зеленую дымку», смотрят в небо васильки, причем они «хотели быть как небо и стали как небо». Приходится опять вспоминать импрессионистическую литературную технику, которая дала Коцюбинскому возможность обогатить реалистическое художественное письмо отражением непрерывного движения жизни, его постоянных изменений и превращений. В новелле пшеница не просто волнуется, а бежит по ветру, «словно табун лис, и блестят на солнце волновые хребты», «прибой колосистого моря» переливается через героя и летит «куда-то в неизвестность».

Упоминавшиеся уже действующие лица — Нивы в июне, Солнце, Кукушка, Жаворонки, — появляются теми аллегоризованными, персонифицированными силами природы, которые способствуют физическому и моральному оздоровлению писателя, очищают его от болезненной раздражительности, возвращают свойственные ему гуманистические качества. Он возвращался домой поздно вечером, возвращался «обвеянный духом полей, свежий, как дикий цветок», приносил, как библейский Исав, в складках своей одежды «запах полей».

Только среди нив герой почувствовал себя землянином, почувствовал, что вся планета принадлежит человеку: «Всю ее, большую, роскошную, созданную уже — всю я вмещаю в себе». И опять здесь глубокое наблюдение и в то же время обобщение автора: человек, познав землю, вобрав ее в себя, получает возможность творить ее «заново, во второй раз», и тогда писатель осознает, что имеет на нее «еще больше права».

 





Коцюбинский будто иллюстрирует возможность писателя творить эту вторую, художественную действительность. Да, среди звуков поля, которые теперь не раздражают его, а приносят наслаждение, автор выделяет песню жаворонка, которая будит «жажду», которого чем больше слушаешь, тем сильнее хочется слушать. Новеллист создает неповторимый образ песни, которую творила серая маленькая птичка: «Трепала крыльями на месте напряженно, часто и тяжело тянула вверх невидимую струну от земли вплоть до неба. Струна дрожала. Тогда, закончив, падала тихо вниз, натягивала вторую с неба на землю. Соединяла небо с землей в громкую арфу и играла на струнах симфонию поля».

Кукушка, Нивы в июне, Солнце, Жаворонок помогли писателю понять, что те люди, от которых он убегал раньше, еще не совсем пропащие, что они также могут быть вылечены. «И благословен я был меж золотым солнцем и зеленой землей. Благословен был покой моей души. Из-под старой страницы жизни выглядывала новая и чистая — и неужели я хотел бы знать, что там записано будет? Не задрожал бы больше перед тенью человека и не ужаснулся от мысли, что, может, горе человеческое где-то притаилось и ожидает меня».

В риторических вопросах героя, обращенных к себе самому, чувствуется подтвердительный, позитивный ответ. Но последним импульсом в выздоровлении писателя становится его встреча с крестьянином. Его судьба символизировала безвыходное положение села, девушек, «в туче пыли, что возвращают с чужой работы», бледных женщин, которые «склонились, как тени, над коноплей», несчастных детей «вперемешку с голодными псами». Все это и раньше мелькало перед его глазами, но будто всего этого до этой встречи с «мужиком» и не видел. А теперь крестьянин стал для героя «как будто палочка дирижера, что вызывает вдруг из мертвой тишины целую метель звуков». Писатель опять не только выразительно почувствовал страдание народа, но и понял опасность своей «болезни».

Драматическая напряженность разговора рассказчика с селянином, что подчеркивается взволнованной повторяемостью слов «Говори, говори…», завершается взвешенным выбором писателя: «Иду между людьми. Душа готова, струны тугие, налажены, она уже играет…» Именно в финале, как и в начале произведения, появляется образ Железной руки города. Тогда герой раздражался, отпустит ли город его на свободу, разожмет ли его рука «свои железные пальцы». Теперь город опять протягивает свою железную руку, и герой покорно покоряется.

Так убедительно раскрывается тема писателя и человека, с демократических позиций разрешена проблемы места писателя в общественной жизни.