Больше чем кто из русских писателей XIX в., Лесков оставил следов стилистической игры со свойствами русского языка. Эти свойства он наблюдал и находил у доморощенных представителей таких слоев общества, национализм которых не обесцвечен еще мировой культурной модой. Лесков получил пристрастие к литературному воспроизведению красочных характерных диалектов языка и здесь показал себя непревзойденным. 

Лесков обращался с языком так же ловко, как партизан Тихон («Война и мир» Толстого), который тем же топором рубил и плахи и французов и, взявши за пятку обуха, вырезывал из чурок ложки, Тихон - уподобленный Толстым волку, который перехватывает зубами костяные мослы и одинаково ловко выбирает блох из своего меха.

Необыкновенное проницание Лескова в состав, сущность и значимость каждого речения позволило ему оформливать и насыщать его в любую сторону и любым манером - так, однако, что каждый результат этого творчества, несмотря на свою необычность, оказывался не только приемлемым, а привлекательным своей меткостью».

Истинный Стиль Лескова не в его романах, а в его повестях, где удельный вес самостоятельно взятого слова значительнее, где слово не растекается, более сосредоточено в себе, в своей слово-вой жизни. Стилистический принцип прозы Лескова - обратный стилю прозы Льва Толстого. У Толстого слово живет своей связью с другими словами, слитным синтаксически-композиционным своим могуществом, как морские волны или горные хребты, выступающие друг за другом. У Лескова - камушки-самоцветы на колечках, полюбуешься то одним, то другим, они образуют вместе нечто целое, но не такое, как в «Войне и мире», а составное. Отдельное выражение выступает и светится своим светом. Поэтому и Толстой и Горький постоянно говорили прежде всего и особо о языке Лескова. «Необыкновенное мастерство языка» отмечал Л. Толстой 3 декабря 1890 года в письме к Лескову и тут же ставил свое Но: «ваш особенный недостаток… - exuberance образов, красок, характерных выражений, которая вас опьяняет и увлекает». В других случаях он и восхищается, и чувствует «искусственность», проза эта в его глазах «слишком кудрява». «Вы верно замечаете, - пишет ему Лесков, - некоторая «кучерявость» и вообще «манерность» - это мой недостаток, я его чувствую и стараюсь от него воздерживаться, но не успеваю в этом ».

 Два образа из созданных Лесковым встают перед нами во весь рост и загораживают всех остальных. Это - Левша и Очарованный странник.  Левша - самый фантастичный из героев Лескова. Он весь в сказке, но есть большая правда в такой сказке.   Лубочный по форме сказ превращается в скорбную повесть о трагедии умельца в крепостнической России. И пропадает сказочность, это быль, ей веришь.

Трагическая судьба человека, который не может найти применения своему огромному дарованию, предстает перед нами и в повести «Очарованный странник».

 




«Очарованный странник» - это тип «русского скитальца» (говоря словами Достоевского). Конечно, Флягин не имеет ничего общего с дворянскими «лишними людьми» - Алеко, Онегиным, - которых имел в виду Достоевский. Но он тоже ищет и не может обрести себя. Ему не надо смиряться и желать трудиться на родной ниве. Он и без того смирен и своим мужицким званием поставлен перед необходимостью трудиться. Но покою ему нет. В жизни он не участник, а только странник, «черноземный Телемак» (как предполагал назвать Лесков свою повесть первоначально).

Похождения «странника» удивительны и сказочны не менее, чем история Левши. События, преследующие героя, стягиваются в такой тугой фабульный узел, что даже у самого Лескова немного найдется столь занимательных произведений. И на протяжении всей повести не покидает нас чувство удивления перед нравственной силой, несокрушимостью духа русского человека. 

Этому герою сродни не «лишние люди» - скитальцы, у него есть реальный прототип - великий землепроходец и мореход, тверской купец Афанасий Никитин, который в чужой земле «исстрадался по вере», по родине, за нее он молится, просит Бога ее сберечь и, хотя бояре русской земли « не добры », а нет ее лучше…

Так и герой Лескова, человек безграничной русской удали, великого простосердечия, больше всего радеет о родной земле. Он не может жить для себя. И в монастыре нет ему покоя. Внутренний голос твердит ему: «Ополчайся!» Жизнь нужно отдать за что-то большое, общее, не за эгоистическое спасение души. «Мне за народ очень помереть хочется».  Казалось бы, в чем-то эта вещь близка к Достоевскому. Но как раз к нему-то Лесков никогда не подходил. Иван Северьянович странствовал и страдал. «Пострадали небось?» - спрашивают его. «Разумеется-с», - охотно отвечает он. Но страдание его не от внутренней потребности страдать, очищаясь в страдании, а от выпавшего человеку «таланта», от внешних обстоятельств, не дающих развернуться, проявить себя в полную силу.

А сил ему отпущено - количество огромное. Он и по виду - добрый русский богатырь, Илья Муромец, и горы может свернуть. Да сил-то этих он не знает к чему приложить и некуда их ему приложить. Очарован богатырь чьими-то злыми чарами, и нет ему ни пути, ни дороги. Так и мыкается он по свету «очарованным странником»…

Как и Левша, это образ-символ, вырастающий до широчайшего обобщения. Не зря о первом полагал Лесков, что «там, где стоит «левша», надо читать «русский народ». 

Мы судим о значимости писателя по глубине отражения им явлений действительности, по оригинальности его художественного взгляда. Каждый большой художник создает в искусстве свой особый мир - мир своих идей и героев. Этот мир вбирает в себя какие-то стороны действительности с разной широтой и глубиной ее охвата. Лесков не ставил в своем творчестве вселенских и вечных вопросов, но он отдал родному народу всего себя, без остатка, настолько, что подвиг писателя не забудется, пока существует русский народ и русский язык. («Но он, Лесков, пронзил всю Русь», - у Горького в «Климе Самгине».) Для такого писателя величие русского народа - и его величие.