В зрелом творчестве поэта углубляется и уточняется критика общества и враждебной поэту цивилизации. Она становится более конкретной, социально острой и непримиримой. Лично для себя Лермонтов не видит никакого выхода, он абсолютно расходится с враждебным миром и ничего от него не ждет. На одном полюсе группируются стихотворения, в которых внутреннее и внешнее одиночество, беспросветный трагизм личного существования определены как бы объективным законом враждебного мира, вызывают беспощадный и суровый отпор. На другом - стихотворения, в которых отчаявшаяся душа ищет утешения в слабых проблесках счастья, предстающего в виде неясной мечты, непонятного звука, ласковой игры природы, мелькнувшего женского лица.

Стихотворения группируются не только тематически, но и по жанрам. В лирике выделяются баллады с явным тяготением к лиризму и ослаблением сюжетной стороны, что было отмечено Б. Эйхенбаумом в его первой книге о Лермонтове; символические стихотворения с объективными образами, несущими печать авторских эмоций, которые обретают некоторую сюжетность; думы или лирические монологи, вмещающие разные жанровые свойства, но тяготеющие либо к ораторской речи, либо к аналитическому размышлению.

Сдвиги, происшедшие в художественном мышлении Лермонтова, прослеживаются и в его романтической лирике зрелого периода. Так, например, в «тюремной» теме («Узник», «Сосед», «Соседка», «Пленный рыцарь»), как заметил А. Гуревич, исчезает всякая надежда на выход из тупика мрачного и одинокого существования. Горячий порыв к воле сменяется в стихотворении «Узник» (1837) грустным сознанием невозможности вырваться за пределы тюрьмы. В «Пленном рыцаре» (1840) герой осознает бесполезность всяких мечтаний о воле и единственной мечтой, которая может сбыться, для него предстает смерть. Вместе с тем по сравнению с «Узником» лирическое «я» в стихотворении «Пленный рыцарь» более объективировано. Лирическая тема развивается в образах средневековых реалий. Рыцарские доспехи - железный панцирь - сопоставляются с тюрьмой - каменным панцирем. Сравнение между свободным рыцарем, одетым в железный панцирь, и пленным, помещенным в темницу и скованным «новой броней», проходит через все стихотворение. Оно основано на образах свободы и неволи, на постоянном совмещении прежней вольной жизни с нынешней тюрьмой.

Другой тип объективизации продемонстрирован Лермонтовым в стихотворениях «Сосед» (1837) и «Соседка» (1840). В «Соседе» возникает образ случайного товарища по тюремной доле. Чужое сознание оказывается близким поэту, он с изумлением замечает, что люди, разделенные «судьбы коварною игрой», могут быть духовно близки. Мир выстроил непреодолимые преграды:

    * …и звуки чередой,
    * Как слезы, тихо льются, льются…
    * …и слезы из очей,
    * Как звуки, друг за другом льются.

Чужое сознание, отделенное от автора, особенно ярко проявилось в стихотворениях «Валерик» (1840) и «Завещание». Герой «Завещания» является, в сущности, таким же рядовым участником битвы, каким представлен и герой «Валерика». Кавказские войны, как отметил Л. Пумпянский в статье «Стиховая речь Лермонтова», изображаются поэтом под углом зрения рядового участника сражения.

 




В стихотворении «Валерик» сознание солдата и сознание дворянского интеллигента - основного героя лермонтовской лирики- сближены, но не тождественны. Описание сражения,-конкретной битвы дано глазами ее непосредственного участника, еще н* лоднявшегося до понимания общего смысла войны. Однако в обрамляющем рассказ о битве обращении к женщине (уже устами дворянского интеллигента) точно сказано о подлинном характере войны. Переживания участника войны включаются в переживания дворянского интеллигента, но даны порознь. Между ними нет пропасти -лермонтовский герой стал участником сражения, солдатом, но он сохранил и свои отличительные черты, присущие ему как человеку иного круга, подверженному сомнению, скепсису и рефлексии («В наш век все чувства лишь на срок…», «Теперь остынувшим умом, Разуверяюсь я во всем…» и т. д.). Порой эти характерные признаки протестующего сознания передового человека включаются в рассказ о сражении и придают ему более обобщенный, философский смысл, выводя за пределы конкретного военного эпизода. Так возникает характерное для Лермонтова противопоставление прекрасной, лишенной конфликтов природы и цивилизации, человеческого мира, полного противоречий и кровавых ужасов:

    * Окрестный лес, как бы в тумане,
    * Синел в дыму пороховом,
    * А там вдали грядой нестройной,
    * Но вечно гордой и спокойной,
    * Тянулись горы - и Казбек
    * Сверкал главой остроконечной.
    * И с грустью тайной и сердечной
    * Я думал: «Жалкий человек.
    * Чего он хочет, небо ясно,
    * Под небом места много всем,
    * Но беспрестанно и напрасно
    * Один враждует он - зачем?»

Как участник войны, лермонтовский герой равнодушен и к ее общему смыслу и значению. Это равнодушие подчеркнуто в стихотворении описанием суетливой походной жизни, «мешающей размышлению», «не дающей простора воображению» и «работы голове». В поле зрения героя оказываются «белеющие палатки», «прислуга», спящая у «медных пушек», до его слуха доносится разговор о «старшине», о походах. Его занимают короткий отдых, неожиданно возникшая перестрелка. В этих «удалых сшибках» бывалый, познавший тяготы военной жизни человек видит одни «забавы» и «мало толку». Он знает, что такое настоящий бой, жестокий и кровавый, но и этот бой не соотносится им с общим смыслом войны, который для него вовсе не интересен. Однако, как основной герой лермонтовской лирики, он оценивает и осуждает ее. Эта осуждающая оценка продиктована мятежным, протестующим сознанием передового интеллигента.