Единство народа не в обезличенности, как получалось у славянофилов, а в содружестве ярких индивидуальностей, наделенных глубоким и естественным чувством свободы. В этом смысле чрезвычайно характерна разница между юношеским стихотворением «Поле Бородина» и знаменитым стихотворением «Бородино». Изменения, происшедшие в сознании Лермонтова за какие-нибудь 6—7 лет («Поле Бородина» — 1830—1831, «Бородино» 1837), поистине разительны. Исследователи (например, Н. Л. Бродский и др.), не раз писавшие об этих изменениях, установили, что дело здесь не только в стилистике, которая закрепила различие между юношеским подходом к патриотической теме и зрелым ее воплощением. В стилистике отразился коренной сдвиг художественного мышления Лермонтова. Эпическая разработка патриотической темы оказалась не под силу юному поэту.


Стилистика стихотворения «Поле Бородина» отразила романтизм юного поэта и его неспособность понять подлинное величие Бородинской битвы. При всем несомненном патриотизме раннего Лермонтова, ему не удалось слить голос героя и голос истории.
В «Бородине» решительно перестраивается характер поэтического повествования. Рассказ доверен теперь старому солдату, представителю солдатской массы. Героика естественно вырастает изнутри эпического повествования. все демонические черты героя, конечно, исключены. Солдат выражается народным языком, с характерными для него просторечными оборотами, пословицами, поговорками, типичными речевыми неправильностями («Постой-ка, Врат, мусыо!»). В его языке отражен народный взгляд на нонну, подлинно демократическая, а не книжная, не литературная героика. Даже следы романтической стилистики («И вот на поле грозной сечи Ночная пала тень», «Да, Жаль его: сражен булатом...», «Носились знамена, как Тени...», «Звучал булат, картечь визжала. Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел», «Земля тряслась — как наши груди») естественно включаются в рассказ солдата. Романтическая стилистика приобретает новые художественные функции—она служит не для воспроизведения демонического характера герои или самой битвы, а выражает либо напряженность битвы, либо сознание значительности происходящих событий. Благодаря тому что авторский голос непосредственно стилистически не выявляется, а проступает через голос солдата-рассказчика, Лермонтов добивается единства рассказчика со всей солдатской массой. Если в «Полк Бородина» «мы» и «я» были заметно отделены друг от друга, то в «Бородине» они накрепко объединены. Солдат получает право говорить от имени всех:

Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!

Постой-ка, брат, мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!

Вместе с тем солдатская масса вовсе не обезличена. Солдат, ведущий повествование, не избранная натураа равный другим. Недаром он подчеркивает общность патриотических мыслей, закрепленных кровью («И умереть мы обещали, И клятву верности сдержали Мы в Бородинский бой»), единство настроения («Два дня мы были в перестрелке. Что толку в этакой безделке? Мы ждали третий день. Повсюду стали слышны речи: «Пора добраться до картечи!»), общее отношение к войне как серьезному делу, исключающему суету и праздность:




 






Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.

Смысл лермонтовского стихотворения проступает особенно очевидно из противопоставления старого поколения молодому, «Вся основная идея стихотворения,— писал Белинский,— выражена во втором куплете, которым начинается ответ старого солдата, состоящий из тринадцати куплетов:

— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля...
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!