В зрелой лирике Лермонтова действительно нет «шумных бурь» и «тайных страстей», как нет «бессвязного и оглушающего языка». Оказалось, что самые обыкновенные явления могут воплощать существо прежних «шумных бурь» и «тайных страстей». Оказалось, что выражение романтической мысли может быть очень простым, без романтической эффектности и субъективной аффектации. Это был не отказ от романтизма, а стремление увидеть романтизм в самой реальности. Романтическая мысль выводится из действительности, она воспринимается как внутренне присущая самой жизни. Вот почему она не только не подвергается критике, а сохраняет свою непререкаемую ценность.

Стремление к объективации романтической мысли, появляющееся у Лермонтова после 1836 года, касалось и таких стихотворений, где лирический герой был представлен непосредственно. К их числу принадлежат стихотворения, продолжающие мотивы прежней юношеской лирики («Но смейся над моей пророческой судьбой…», «Гляжу па будущность с боязнью…» и др.). Для лермонтовской лирики теперь характерно сочетание размышления о судьбе поколения и о своей собственной. Чувство становится для него предметом глубокого анализа, неотделимым от объективных условий, от социальной предопределенности.

Однако эта социальная предопределенность еще не получает всесторонней и развернутой характеристики. Она по-прежнему остается достаточно суммарной, полной традиционных противоречий. Конфликт между личностью и героем часто перерастает рамки данной социальной действительности и мыслится в качестве трагической коллизии между человеком и всем миром. Внешний мир то суживается до презираемой светской толпы, то расширяется до космических пределов. Сердцевина конфликта лежит в ближайшем окружении поэта, но распространяется на всю вселенную.

Точно так же идеальный мир может выступать в образе островка, затерянного среди морей, и разрастаться до грандиозных масштабов видимого и мыслимого подлунного царства. Но всегда источником конфликта, где бы он ни возникал - в человеческой душе или во вселенной,- является реальная земная жизнь. Понятно, что лермонтовские характеристики этой жизни становятся в зрелой лирике, при сохранении известной суммарности, более конкретными и точными, чем в ранней лирике.

Рядом с мотивом одиночества в лирике Лермонтова проходит еще один мотив. Если раньше одиночество романтического героя рассматривалось как естественная позиция избранной личности, то теперь и в субъективном мире личность не видит никаких идеалов («В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа…»). Ничтожность жизни обусловила ничтожность и внутреннего мира самой личности. (Субъективное, личное начало тоже оказалось подвластным жизни, зависимым от нее. Романтическому герою некуда спрятаться от враждебной реальности, уродующей живые чувства, коверкающей личность.

Для Лермонтова важна также более сложная коллизия между временной и вечной страстью. «Желанья», «любовь», «страсти», т. е, переживания, в которых герой хотел бы найти себя и таким образом обрести смысл жизни, отвергаются вследствие их временности, конечности, а не потому, что не представляют для него никакой ценности:

 





    * Желанья! что пользы напрасно и вечно желать?
    * Любить… но кого же?..
    * На время - не стоит труда,
    * А вечно любить невозможно.
    * Что страсти? - ведь рано
    * иль поздно их, сладкий недуг
    * Исчезнет при слове рассудка…

Так социальная обусловленность чувств и переживаний героя получает более широкий философский смысл, смыкаясь с романтической проблематикой вечного и временного, бесконечного и конечного. Отвлеченно-философская метафизика выступает, однако, в форме диалектических противоречий реального, психологически-конкретного сознания. Эта конкретность создается формой размышления. Лермонтов одновременно и переживает и выражает свои переживания. Внутренний монолог обращен к самому себе и становится своеобразным диалогом.

В стихотворении «И скучно и грустно» анализ противоречивых чувств, охвативших поэта, дан вне реальных жизненных ситуаций. В других стихотворениях Лермонтова субъективное сознание испытывает прямое воздействие враждебной реальности и непосредственно откликается на них. Так, ^в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окр ужен…» (1840) Лермонтов прямо сталкивает светлую мечту и праздничный шум новогоднего маскарада. Образ маскарада вообще и в романтизме в особенности необычайно важен, поскольку заключал в себе большие художественные возможности. Маскарад служил символом современной жизни. Ведь под маской скрывается подлинная сущности Надо только снять покров, и обнаружится истинное лицо Поэт-декабрист А. И. Одоевский, которому Лермонтов посвятил знаменитое стихотворение «Памяти А. И. Одоевского», увидел на балу вместо кружащихся и летящих пар «сборище костей». Чацкий в комедии Грибоедова «Горе от ума» - холодную и бездушную толпу. Мотив маскарада помогает зрительно представить одиночество поэта в чуждой сфере, где только одно лицо непременно остается без маски и выглядит несколько странным на фоне всеобщего веселья.