К концу 1830-х годов описания кавказской природы в русской романтической литературе стали общим местом. Лермонтов в романе «Герой нашего времени» сознательно преодолевал традицию Марлинского. Об этом писал С. П. Шевырев: «Марлинский приучил нас к яркости и пестроте красок, какими любил он рисовать картины Кавказа… Пылкому воображению Марлинского казалось мало только что покорно наблюдать эту великолепную природу и передавать ее верным и метким словом. Ему хотелось насиловать образы и язык; он кидал краски с своей палитры гуртом как попало и думал: чем будет пестрее и цветнее, тем более сходства у списка с оригиналом…

Поэтому с особенным удовольствием можем мы заметить в похвалу нового кавказского живописца, что он не увлекся пестротою и яркостью красок, а, верный вкусу изящного, покорил трезвую кисть свою картинам природы и списывал их без всякого преувеличения и приторной выисканности. Автор не слишком любит останавливаться на картинах природы, которые мелькают у него только эпизодически. Он предпочитает людей и торопится мимо ущелий кавказских, мимо бурных потоков, к живому человеку, к его страстям, к его радостям и горю, к его быту, образованному и кочевому»


 



Гуд-гора в главном Кавказском хребте с северной стороны отделяется от Крестовой горы небольшой долиной, известной под именем Чертовой. В середине XIX века гора Гуд входила в территорию Тифлисской губернии, в Горский округ. В те времена Военно-Грузинская дорога пролегала по Гуд-горе. В зимние месяцы это была самая опасная часть дороги от свисавшей над нею снежной массы, иногда в несколько сажен толщиной. Лавина нередко падала через дорогу и уносила за собой в пропасть все, что попадалось на пути.

В своем очерке «Кавказец» Лермонтов рассказывает, что, выйдя в отставку и неспешно пробираясь на родину, кавказец «останавливается всегда на почтовых станциях, чтоб поболтать с проезжающими… Станционный смотритель слушает его с уважением, и только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть…». Черкесы - народ северо-западного Кавказа, родственный кабардинцам, шапсугам, абадзехам, натухай-цам, темиргоевцам, бжедухам, беселенеевцам, в настоящее время объединяемым общим понятием адыге или адыгейцы. Наименование черкесы происходит от слова «керкеты»; так назывались предки адыгейцев, известные еще в античные времена. Эти народности живут сейчас на территории Адыгейской и Карачаево-Черкесской автономных областей, а также в Кабардино-Балкарской Автономной Республике. Адыгейский язык и очень близкий к нему кабардино-черкесский язык принадлежат к северо-западной, или абхазо-адыгской, группе кавказских языков. В XIX веке у черкесов письменности не было, писаные законы заменял адат - обычное право горцев, исповедующих ислам.

Максим Максимыч, рассказывая о знакомстве Печорина с Бэлой, говорит о доме ее отца как о доме черкесском. И Печорин до встречи с Бэлой говорит Максиму Максимычу: «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках». Однако эти замечания не позволяют судить о национальной принадлежности Бэлы и ее семьи (см. с. 94-95).

Повесть «Бэла» охватывает события, отстоящие друг от друга на целое пятилетие. В рассказе Максима Максимыча дан первый эскиз портрета Печорина, еще молодого двадцатипятилетнего офицера, только что приехавшего из Петербурга на Кавказ: «Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький…» Именно таким был Печорин, когда он увидел и полюбил Бэлу. По-видимому, первоначально Лермонтов предполагал, что в крепость у Каменного Брода Печорин приехал из Петербурга. Но затем, в процессе работы над романом, Лермонтов внес существенное изменение в фабульный порядок «Героя нашего времени». Заключительная часть записок Печорина в «Княжне Мери» свидетельствует о том, что в крепость Печорин попал за дуэль с Грушницким, не из Петербурга непосредственно, а с Кавказских минеральных вод. Но характеристика молодого, не знающего Кавказа Печорина в тексте «Бэлы» осталась. Это - след первоначальной редакции «Бэлы», когда повесть существовала отдельно, вне целостного контекста романа. Последняя встреча Максима Максимыча и автора путевых записок во Владикавказе (в следующей повести «Максим Максимыч»), следовательно, происходит через пять лет после дуэли Печорина с Грушницким и истории с похищением Бэлы, когда Печорину было уже около тридцати лет. Развернутая характеристика тридцатилетнего Печорина и его портрет даны уже не Максимом Максимычем, а рассказчиком-офицером.