Двойственность человеческой натуры у Лермонтова то изначально задана, то порождена несовершенством реального мира. Лермонтов не ограничивается метафизикой и в отличие от шеллингианцев не склонен объяснять недостижимость счастья одними противоречиями человеческой природы. Причиной извечной двойственности человеческой природы все чаще выступает несовершенство земного мира. Подобные мотивы имеются уже в ранней лирике. В стихотворении «Отрывок» («На жизнь надеяться страшась…», 1830) первоначально выдвигается обычная для романтиков мотивировка:

    * Теперь я вижу: пышный свет
    * Не для людей был сотворен.
    * Мы сгибнем, наш сотрется след,
    * Таков наш рок, таков закон…

Но в дальнейшем Лермонтов уточняет свою мысль. Если для Баратынского рок определил природу человека, обрек его на двойственность, и человек уже потому двойствен, что он человек, то у Лермонтова рок и закон отнюдь не выступают вечными и неизменными. Человечество само виновато в своей двойственности и противоречивости, потому что оно изменило, своей изначальной светлой и чистой природе, идее вечности и бесконечности жизни. Следовательно, причина заключена не в извечной двойственности человека, не в его природе, какова бы сейчас она ни была, а в самом обществе. Перенесение вины на общество, на смутные, пока еще не ясные для самого поэта социальные причины, выделяет Лермонтова из круга романтических поэтов и создает предпосылки для исторического, а не абстрактно-метафизического понимания противоречий в человеке и его судьбе. В ранней лирике оба мотива, и философско-метафизический, и философско-социальный, мирно уживаются, но Лермонтов постоянно вносит социальную поправку в сложные метафизические прения своего времени.

Мир несовершенен, но если его создал бог, то в несовершенстве виноват прежде всего он сам. Отсюда проистекает идея богоборчества, достигающая у Лермонтова уже в ранней лирике полноты и бескомпромиссности. Она выступает оборотной стороной исключительно сильной веры в возможность лучшего мира. Богоборческие настроения нашли непосредственное выражение в таких стихотворениях, как «Ночь. I» и «Ночь. II», «Смерть», «Посреди небесных тел» и особенно «Благодарность». Богоборчество по сути своей далеко от научной антирелигиозности. Главное его содержание составляет отчаяние и беспощадная ирония, но сама идея бога в сущности нисколько не отрицается. Сомнению подвергается не бытие бога как устроителя вселенной, а вера в его просветленный разум. Научное воззрение отрицает, напротив, идею бога, некое сверхличное, сверхчеловеческое начало. Богоборчество идею бога принимает, от нее отталкивается, иначе самая борьба с богом была бы бессмысленна и нелогична. Богоборческие настроения могут возвышаться до полного безверия, но всегда представляют некий краткий миг решительного отчаяния, ибо рядом с ними уживаются и спорят другие.

В «Благодарности» (1840), например, отсветом, фоном богоборческих настроений является мысль о традиционной справедливости деяний творца, точно так же как в «Молитве» («Я, матерь божия, ныне с молитвою…») таким фоном служит потрясающая ущербность «мира холодного». Вне мыслимых антитез оба стихотворения не могут быть правильно поняты. Сама форма «благодарности» иронически переосмыслена, спародирована. «Благодарность» начинается стихом, напоминающим страстную и проникновенную молитву верующего человека, еще ничем не предвещающую горькое содержание: «За все, за все тебя благодарю я…» Но дальше следует разъяснение. Подчеркнутое нагнетание напряженных, внутренне противоречивых формул («горечь слез», «отрава поцелуя», «клевета друзей», «жар души, растраченный в пустыне») символизирует предельное отчаяние и беспредельный скепсис сомневающегося человека. Лермонтов выбирает слова с резкой и противоположной стилистической окраской. Оксюморонность сочетаний, несовместимость, скажем, поцелуя и отравы в обычном, естественном представлении бросает свет на алогичность мира. Тем самым вместо разумно устроенного мира бог создал мир алогичный, неразумный, неестественный, чуждый своим предначертаниям и тому представлению, которое сложилось в душе человека, страстно желавшего ему верить. Вот эта-то алогичность мира, несовместимая с искренней верой, образует трагический конфликт стихотворения, в котором уже сама личность выступает носителем высших духовных ценностей и бросает богу беспощадные обвинения. Все стихотворение становится грозной инвективой, полной иронии и сарказма. Конфликт между богом и человеком усугубляется еще и тем, что обычно человек просил у бога дарования жизни или продления ее. По религиозным представлениям, просить смерти - значит роптать на бога. Герой «Благодарности» совершает этот грех:

    * Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
    * Недолго я еще благодарил.



 





Нельзя не заметить, что высокая избранная душа «кощунствует» из желания добра - она отказывается ценою смерти от преступного и порочного мира, созданного творцом, просит прекратить жизнь - святая святых для романтика и рвет с неправедным миром. Желание смерти опять-таки оборотная сторона прекрасной, гармоничной жизни. Оттого так горько и вместе издевательски звучит слово «устрой», выражающее пренебрежительное, брезгливое отношение поэта к уже устроенному миру.

В реальном бытии людей истинное стало ложным, прекрасное - безобразным, и юный Лермонтов уже в «Монологе» (1829) проницательно замечает:

    * Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.
    * К чему глубокие познания, жажда славы,
    * Талант и пылкая любовь свободы,
    * Когда мы их употребить не можем?

Конкретные социальные причины подобной метаморфозы не становятся предметом лермонтовского внимания. Он ищет причины то в природе человека («Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным. Все его мученья происходят от того»), то возлагает вину на рок, судьбу, бога. Поэт пытается философски осмыслить причины зла. Однако уже в ранней лирике в религиозно-философскую метафизику властно вторгается живая реальность, реальность привычных общественных связей, бытовых отношений. В лирику Лермонтова проникают намеки на социальные отношения людей. Правда, социальность пока еще ограничивается моральной сферой, но она уже активно участвует в споре добра и зла. Постоянно с отрицательным знаком выступает свет - ближайшее окружение, в котором живет поэт. Лермонтов размышляет над фактами своей биографии, придавая им обобщенный философский смысл. («Ужасная судьба отца и сына…», «Желание»),стремясь истолковать их не как частный эпизод, а в качестве общего закона. Измена друга, холодность любимой девушки, поразивший воображение случай непременно приобретают характер всеобщности. В этом проявляется не только общее свойство поэзии и искусства вообще, но и стремление к познанию жизни, ее закономерностей, ее противоречивого и извилистого хода.

Лермонтов подходит к современному обществу с высокими критериями. Он обо всем судит с личной точки зрения, выступая одновременно от лица человечества. Романтик берет на себя такое право, так как считает свою личность избранной натурой. Однако постоянная опора на действительность в сочетании с ее философским осмыслением выделяет Лермонтова из круга поэтов, для которых романтические чувства были заемными и неосмысленными.

Стремление к объективной основе переживаний, а не к выдуманному изображению страстей, неизвестно откуда взявшихся, побуждает Лермонтова создавать аллегории, непосредственно соотносить эмоции с природными явлениями и уже через изображение природы выражать собственные движения души. Реальный мир, пусть пока еще в самом обобщенном, абстрактном виде, уже входит в лермонтовскую лирику в качестве значительных исторических событий и лиц его времени.