История русской литературы прошлого века знает немало примеров беспощадных и грубых цензурных запретов. И если под этим углом зрения взглянуть на творчество Лермонтова, то мы увидим, что, например, его стихи на смерть Пушкина в России были опубликованы в 1858 году, через 21 год после появления их в рукописных списках; поэма «Демон» полностью появилась в отечественной печати лишь в 1860 году; драма «Маскарад» увидела свет уже после гибели поэта, в 1842 году; политическая инвектива «Прощай, немытая Россия...» напечатана легально в 1897 году... К этим этапным в творчестве Лермонтова произведениям, запрещенным николаевской цензурой, относится и юношеский роман «Вадим» с его необычной историей. Русский читатель смог впервые познакомиться с этим созданием 18-летнего поэта лишь в 1873 году (когда П. А. Ефремов напечатал его в 10-й книге журнала «Вестник Европы» под условным названием «Юношеская повесть Лермонтова»), т. е. спустя сорок лет после того, как Лермонтов отложил в сторону рукопись незавершенного им романа.

Шло время. И вот в самом начале 50-х годов уже нашего века лермонтовский роман вновь навлек на себя гонения, на этот раз... в Турции. По решению турецкого меджлиса «Вадим» был изъят из турецких публичных библиотек. К слову, решение турецкого парламента явилось своеобразной реакцией на незадолго до этого поданное предложение министра просвещения Турции, ратовавшего за уничтожение «Вадима».

Мы не располагаем сведениями о том, переменилось ли сегодня отношение турецких властей к лермонтовскому роману, да, впрочем, не это является предметом нашего разговора. Напомнили же мы об этом эпизоде вот по какой причине. Этот примечательный эпизод, хотя и косвенно, как нельзя лучше характеризует политическую направленность и социальную активность романа Лермонтова и наполняет продолжающиеся литературные споры о нем1 живым, реальным звучанием. Взятый из самой жизни, он как бы говорит, что крестьянское движение в романе не является только романтическим фоном для развертывания личной драмы, но живым и деятельным материалом для осмысливания коренных вопросов действительности.

До сих пор в литературе о Лермонтове нет единого мнения об этом произведении, существуют многообразные истолкования романа, разноречивые оценки его идейно-художественной значимости. Критические и литературоведческие работы по «Вадиму» пестрят диаметрально противоположными выводами2. Так, Е. Н. Михайлова в своем интересном монографическом исследовании о прозе Лермонтова основную проблему лермонтовского творчества усматривает во взаимоотношении личности и общества и в отличие, например, от Н. К. Пиксанова, который обращает особое внимание на социально-исторический контекст «Вадима», на разработку Лермонтовым темы народного возмущения, не считает тему крестьянского бунта центральной в романе «Вадим». Споры ведутся не только по поводу проблематики «Вадима», но и в отношении источников, литературной традиции, вокруг образов, особенностей типизации характеров, стиля романа и даже времени его создания.

Для того чтобы уяснить себе эти противоречивые суждения, обратимся к собственно роману Лермонтова. События в нем, как известно, развертываются в эпоху царствования Екатерины II, «за 2 месяца до бунта пугачевского», по свидетельству юного романиста.
Помещик Борис Петрович Палицын, русский барин, владелец богатого имения, приехав однажды в монастырь к вечерне, увидел у монастырских ворот, среди нескольких увечных богомольцев, ждущих подаяния, нищего, который «неподвижно смотрел на расписанные святые врата». Остальные нищие, столпившиеся у ограды, л изумлением взирали на «горбача». На вид ему было не больше двадцати восьми лет. Пораженный безобразием и страшной силой Вадима (так звали нищего) и уступая просьбе последнего, Палицын берет его к себе на службу, не подозревая, что «новый холоп» — сын его врага.

Когда-то старик Палицын был добрым другом семьи Вадима. Но однажды на охоте собака Вадимова отца обскакала собаку Палицына. Отец Вадима посмеялся над ним: с этой минуты началась непримиримая вражда. Всего несколько лет понадобилось богачу Палицыиу, чтоб отпять родовое имение у отца Вадима, а сына его сделать тем, кем он стал сейчас...

Читатель, очевидно, уловил уже фабульное сходство лермонтовского «Вадима» с «Дубровским» Пушкина — совпадение сюжетных коллизий порой выходит, если можно так сказать, на самую поверхность. С другой стороны, «Вадим» родствен по теме пушкинской «Капитанской дочке»1. Но —не будем торопиться с выводами.




 






Действительно, Лермонтов писал «Вадима» в те годы, когда Пушкин работал над «Историей Пугачева», «Капитанской дочкой», «Дубровским». Но известно и то, что, когда Лермонтов с Лермонтовым,— ничего не говорят в пользу передатировки романа «Вадим». Основывающееся на высказывании А. Меринского утверждение И. Андроникова о том, что к концу 1833 г. у Лермонтова было написано «всего лишь три главы» и, в частности, поэтому роман следует датировать более поздним временем, снимается словами самого Лермонтова о работе над «Вадимом» в письме к М. А. Лопухиной: «Пишу мало (курсив мой.— А. Ш.), читаю не больше...» и т. д. В пользу же того, что речь здесь идет именно о «Вадиме», а не о каком-то «другом» романе свидетельствуют, в частности, лермонтовские слова о ненависти, которая, как известно, была высшим критерием проверки вадимоной души: «...я рылся в своей душе, чтобы извлечь из нее все, что способно обратиться в ненависть...». Не имея возможности привести здесь с достаточной полнотой всю аргументацию, касающуюся начального времени работы Лермонтова над «Вадимом», полагаю, что вопрос этот, учитывая сказанное выше, нельзя сегодня считать окончательно решенным.

«Вадим» является самостоятельным опытом исторического романа о пугачевском движении— реальном событии русской действительности XVIII века. Если в поэзии Лермонтов, проявляя, конечно, огромную самобытность, все же в какой-то степени идет за Пушкиным, то в прозе Лермонтов шел собственной дорогой. «Здесь (в прозе.— А. Ш.),— убедительно писала Анна Ахматова,— он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза — достояние лишь зрелого возраста»1.
С другой стороны, совпадение творческих замыслов Лермонтова и Пушкина при обращении их к событиям пугачевского движения объясняется прежде всего ситуацией самой русской жизни. И «Капитанская дочка» и «Вадим» — произведения об историческом прошлом, но их идейное содержание явилось злободневным для эпохи 30-х годов. Пушкин и Лермонтов избрали тему, отражавшую в условиях современной им действительности кризис феодально-крепостнического строя в России, рост крестьянского недовольства. Несмотря на то что, как пишет Герцен, подспудно, в глубинах общества ширившиеся революционные идеи в народ «не проникли», люди 30-х годов чуть не стали
1«Литературная газета», 1964, 15 октября.

Обо всем этом Лермонтов знал. Его «Предсказание» на глазах из мечты становилось реальностью. «Умы предчувствовали переворот и волновались»,— эти слова, которыми Лермонтов описывает в «Вадиме» события за два месяца до появления Пугачева, надо думать, в сильнейшей степени перекликались и с современностью.

Идея народной мести в оплату за жестокости и притеснения со стороны помещиков-крепостников, пронизывающая историческую перспективу «Вадима», в условиях николаевской действительности была по-прежнему сильна. «...Каждая старинная и новая жестокость господина была записана его рабами в книгу мщения и только кровь... могла смыть эти постыдные летописи». Слишком явственны были общественные противоречия, слишком свежи воспоминания о Пугачеве, чтобы не признать усиления социальной розни, которая все более неотвратимо влекла закрепощенные массы на борьбу с помещичьим строем.

Роман «Вадим» свидетельствует о серьезных намерениях юного автора: ведь в самом начале своего творчества он обратился к одному из труднейших видов романистики — роману историческому, к изображению народного движения. В «Вадиме» рисуется крестьянское восстание в Пензенском крае, бушевавшее там во время движения Пугачева. Но, изображая прошлое, Лермонтов думал о настоящем. Его произведение, затрагивающее историческую эпоху, в то же время было обращено к современности. Лермонтов говорил о том, что, по его мнению, ждет дворянско-крепостническую Россию..
Хотя Лермонтов имел определенный фактический и фольклорный материал о пугачевском движении в Пензенском крае, новизна и трудность темы, к которой он обратился, вырисовывается наиболее выпукло в сравнении с Пушкиным, «История Пугачева» которого была написана на основании огромного материала, собранного им лично и почерпнутого из государственных архивов.

Суть и острота лермонтовского романа состоит именно в том, что автор его касается жгучих вопросов русской жизни, стремится к раскрытию исторического содержания борьбы .между помещиками и крестьянами, к правдивому изображению основного конфликта крепостной России, показу социальных противоречий, глубокого неблагополучия, подготовивших крестьянский бунт. «Истинные мотивы изъятия «Вадима» из турецких библиотек... как раз те, по коим «Вадим» был запрещен при царском правительстве,— писала газета «Правда» в январе 1950 года, объясняя причину решения турецкого парламента о запрещении «Вадима».— Помещичий режим боялся крестьянского революционного восстания», которое изображено здесь «с замечательной правдивостью... Очень уж выразительно изображено... положение закрепощенных крестьян, угнетаемых помещиками. А турецкие крестьяне находятся в таком же положении, в такой же нищете, в таком же бесправии...»