Вокруг романа Лермонтова, когда он вышел в свет, возникло много разговоров отнюдь не литературных. В предисловии Лермонтов пишет о людях, которые «очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых». Читатели искали вокруг себя - и находили - прототипов Грушницкого, Вернера, Мери, Веры. Печорина, конечно, считали автопортретом; в Грушницком одни находили черты Мартынова, другие - известного на Кавказе офицера Колюбакина; в Мери видели разных девушек, в том числе сестру Мартынова - впоследствии даже дуэль Лермонтова с Мартыновым объясняли тем, что Мартынов вступился за сестру, изображенную в виде княжны Мери (и тем самым «опозоренную»). Эта версия совсем неправдоподобна, потому что известно: Лермонтов бывал в доме у Мартыновых после выхода в свет «Героя нашего времени» и был в хороших отношениях со всей семьей, чего, конечно, не могло быть, если бы Мартыновы увидели себя в Мери и Грушницком.

В основу истории Веры, по мнению современников, легла история любви Лермонтова к Варваре Александровне Лопухиной-Бахметевой. Ревнивый муж Варвары Александровны причинил ей немало горя попреками, основанными на «Герое нашего времени»; она вынуждена была сжечь бесценные письма Лермонтова. Может быть, Лермонтов и на самом деле вспоминал женщину, которую любил долго и несчастливо, когда писал о Вере. Но. . . я всегда спрашиваю себя: какое это имеет значение? Была ли прототипом Татьяны Лариной одна из сестер Осиповых или другая девушка - для меня она все равно Татьяна Ларина и больше никто. От того, что у Варвары Александровны Лопухиной была родинка на лбу и старый муж, а у Веры из «Героя нашего времени»- родинка на щеке и старый муж, - для меня ровно ничего не меняется в романе. Я больше, чем всем писателям, верю в этом вопросе Гоголю, который признавался, что вложил себя во всех своих героев - даже, может быть, в Коробочку.

Это не значит, что Гоголь был плохой человек. Это значит, что он умел думать и чувствовать за всех; соединяя в  себе,  в  сердце своем людей, которых любил и ненавидел.

Прототипы героев Лермонтова мне не интересны. Готова согласиться, что это мой недостаток; но люди из книг иначе интересны мне, чем люди из жизни: просто потому, что люди из жизни не умеют да и не хотят - что вполне закономерно- открывать мне свои души так, как это делает писатель за людей из книг. Встретившись в жизни с таким человеком, как Пьер Безухов, или Печорин, или чеховский Гуров, я бы не узнала о них ничего подобного тому, что рассказали мне Толстой, Лермонтов и Чехов - рассказали не для пустого интереса, а чтобы я в себе искала и нашла что-то важное мне и нужное другим людям.

Очень трудно объяснить, зачем каждому из нас нужна литература; вероятно, каждому - иначе, по-своему. Мне -  для того, чтобы учиться понимать людей. И еще - если осмелиться сказать, не боясь упреков в сентиментальности, - для того, чтобы всю жизнь учиться людей любить. Наверное, больше всего - для этого. Отыскивая людей, с которых Лермонтов писал своих героев, современники находили в докторе Вернере врача Николая Васильевича Майера, много лет служившего на Кавказе. Видимо, в этом случае прототип действительно неоспорим - Лермонтов описывал именно Майера. Портрет Вернера: маленького некрасивого человека, всегда со вкусом и опрятно одетого, постоянно в черное, - вполне совпадает с портретом доктора Майера. И то, что «завистливые водяные медики распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных - больные взбеленились! - почти  все  ему отказали», - это тоже было с доктором Майером. Мало того, известно, что Майер узнал себя в докторе Вернере и обиделся на Лермонтова, назвал его в письме к одному из своих друзей «ничтожным человеком» и даже «ничтожным талантом». Все это говорит только о том, что реальный человек, доктор Майер, был не так умен, как считали его приятели, в том числе Лермонтов. Но доктору Вернеру это в моих глазах ничего не прибавляет и не убавляет. Потому что доктор Вернер - сам по себе; с того часа, как Лермонтов написал о нем своим небрежным почерком нерадивого ученика, - он стал существовать отдельно от каких бы то ни было прототипов.

Нельзя, вероятно, сформулировать все основания, на которых возникает дружба, - они слишком разнообразны; но можно сказать, где она не возникнет никогда: на основе равнодушия и себялюбия. Вот почему Печорин и Вернер не сделались друзьями, а только стали приятелями: «часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим».

Теперь, встретившись в Пятигорске, они возобновили старые отношения - и с первой же встречи Печорин невольно выдает свою и Вернера горькую тайну: «. . . вот нас двое умных людей. . . Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя».

Дневник Печорина еще много раз будет напоминать нам лермонтовскую «Думу», и здесь она не может не вспомниться: «к добру и злу постыдно равнодушны.. .». Равнодушие Печорина и Вернера никому не мешает, пока все идет гладко и не возникает никаких столкновений, конфликтов - ничего драматического. Но ведь Печорин не может, не умеет, не хочет жить без бурь душевных - если их нет, он их создает. Так и здесь, в Пятигорске, он нарушит мирное течение жизни «водяного» общества - как в Тамани нарушил ровное течение жизни контрабандистов - и тогда равнодушие обернется злом.


 






После быстрой, напряженной «Тамани», где за сутки происходит столько драматических событий, «Княжна Мери» начинается как будто неторопливо: в первой записи - длинный рассказ о Грушницком; во второй - о Вернере.

Второе событие: Вернер не разубедил Мери, считающую Грушницкого разжалованным за дуэль. Печорин, узнав об этом, восклицает: «Завязка есть! об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится об том, чтоб мне не было скучно».

Третье событие: княжна Мери «с любопытством» слушала рассказ своей маменьки о петербургских похождениях Печорина, о какой-то его «истории». В ее воображении Печорин сделался «героем романа» - то есть тем, чем хотел сделаться Грушницкий.

Четвертое, самое важное событие: Вернер рассказал Печорину, что у Литовских в доме была «дама из новоприезжих. . . очень хорошенькая, но очень, кажется, больная. . .», и Печорин узнал в описании Вернера «одну женщину, которую любил встарину».

И, наконец, пятое событие: Печорин идет на бульвар, встречает там все общество и на свой лад начинает атаку на княжну   Мери,   стараясь   ее рассердить как можно сильнее.

Вернер и Печорин действительно хорошо понимают друг друга; в длинной речи Печорина Вернер сразу видит «идею»: узнать «подробности насчет кого-нибудь из приехавших на воды» и догадывается, что речь идет о Литовских.

О княжне Мери можно болтать с Вернером, лежа на диване и глядя в потолок. С мыслями о той, другой, он остается, когда Вернер ушел и «ужасная грусть стеснила» его сердце.