Огромное значение имели и теоретические труды Ломоносова по филологии, и его литературная практика для роста и улучшения русского литературного языка. Ему принадлежит честь быть первым писателем, упорядочившим языковое хозяйство русской культуры после петровского переворота, и он был первым в ряду организаторов правильной русской речи, подготовивших великое дело Пушкина, создателя современного литературного русского языка. В этом смысле замечательны научные работы Ломоносова по теории литературы и по языкознанию. Из первых центральная – «Риторика», изданная в окончательной редакции в 1748 г., из вторых – «Российская грамматика», вышедшая в свет в 1757 г. (на титульном листе первого издания помечен 1755 г., но книга вышла фактически только через два года).

«Грамматика» Ломоносова, явившаяся результатом его серьезных филологических штудий и итогом обширного собранного им материала, была первым научным описанием и систематическим изучением живого русского языка. Она легла в основу всех дальнейших грамматических работ в России; по ней изучали родной язык все грамотные люди XVIII века. Велико было и практическое значение этого труда Ломоносова. Он полагал конец безграничному разнобою, разброду языковых форм, пестривших языковую практику начала XVIII века, он вводил в литературную и даже разговорную практику грамотного населения принцип организованности, правильности речи, известную нормализацию ее, хотя сам Ломоносов и не придумывал никаких правил языка, а стремился в своем труде к установлению законов русской речи, такой, какой он ее знал, потому что он, по его словам, «с малолетства познал общий российский и славянский язык, а достигши совершенного возраста с прилежанием прочел почти все древне-славено-моравским языком сочиненные и в церкви употребленные книги. Сверх того, довольно знает все провинциальные диалекты здешней империи, также слова, употребляемые при дворе, между духовенством и простым народом».
Основополагающее значение для осознания проблемы русского литературного стиля, слога, поэтического языка имела статья Ломоносова, предпосланная им в виде принципиального предисловия изданию 1757 г. собрания его сочинений (I том) и названная им «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке».
Прежде всего здесь Ломоносов излагает кратко свои мысли, относящиеся к истории русского языка. Он считает исторической основой русской речи церковнославянский язык, язык древней культуры, объединяющий все разнообразие диалектов народного языка. Затем Ломоносов выдвигает мысль о том, что через церковнославянский язык русская культура непосредственно восприняла высокие традиции культуры греческой, античной и византийской. Это делает церковно-славянский язык особо значительным для русской литературы, резервуаром древних культурных ценностей и притом нимало не отторгнутым от национальной стихии русского языка, как это было с латынью для западных языков.

Исходя из этой глубокой концепции исторической судьбы русской национальной языковой культуры, Ломоносов излагает свою знаменитую теорию «трех штилей». И до Ломоносова школьная теория литературы, начиная с Квинтилиана, различала три вида литературных произведений и, соответственно, стилей: высокий, средний и низкий*. Но Ломоносов применил эту теорию совершенно иначе, чем это делалось до него, связав ее с отчетливой и глубокой системой взглядов на современный ему русский язык, обосновав ее лингвистически в условиях этого языка.




 





Ломоносов делит все слова русского языка на три группы. Первая из них – это слова, общие церковнославянскому и русскому языку; например: бог, слава, рука, ныне, почитаю. Ко второй «принадлежат слова, кои хотя еще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю. Неупотребительные и весьма обветшалые отсюда выключаются, как, обаваю, рясны, овогда, свене и сим подобные. К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, которой, пока, лишь».

Средний штиль – состоять должен из речений, больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великой осторожностью, чтоб слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова; однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость. И словом, в сем штиле должно наблюдать всевозможную равность, которая особливо тем теряется, когда речение славенское положено будет подле российского простонародного. Сим штилем писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия. Однако может и первого рода штиль иметь в них место, где потребно изобразить геройство и высокие мысли, в нежностях должно от того удаляться. Стихотворные дружеские письма, сатиры, еклоги и елегии сего штиля больше должны держаться. В прозе предлагать им пристойно описания дел достопамятных и учений благородных.

Низкий штиль принимает речения третьего рода, то есть которых нет в славенском диалекте, смешивая со средними, а от славенских общенеупотребительных вовсе удаляться, по пристойности материй, каковы суть комедии, увеселительные эпиграммы, песни; в прозе дружеские письма, описания обыкновенных дел. Простонародные низкие слова могут иметь в них место по рассмотрению».

Таким образом, различие стилей, соотнесенное с системой различных жанров, основывается, по Ломоносову, на лингвистическом различии словарных пластов русского языка. И здесь сразу же необходимо подчеркнуть самое важное: Ломоносов своей теорией не только не подчиняет русский язык церковнославянскому, не только не отказывается от родной речи во имя старинного книжного языка, но делает нечто как раз обратное. Он включает славянизмы в состав русского языка, как его неотъемлемое достояние, обогащающее его. Вернее, он знает, что славянизмы уже вошли в русский язык, слились с ним, и он принимает их и ассимилирует их русской речью*. При этом он считает нужным поступать так только с теми славянизмами, которые вошли в языковое сознание русского грамотного человека; у него нет фетишизации славянизмов именно как старинных, церковных, феодальных слов, характерной для реакционной языковой политики «архаистов» начала XIX века; поэтому Ломоносов отвергает обветшалые слова церковнославянского языка, вроде «обаваю» (очаровываю), «рясны» (ожерелье), «овогда» (иногда), «свене» (кроме). Ломоносов своей теорией, как и своей практикой, сузил круг славянских слов, допустимых в русской литературной речи, по сравнению со старой традицией, причем критерием отбора для него был именно русский язык, его жизнь, его навыки и нормы. Но отказаться от славянизмов Ломоносов не хотел и не мог, и он поступал правильно, потому что отказ от славянизмов был бы нигилистическим отказом от нескольких столетий русской культуры, во многих своих проявлениях выраженной в формах славянской речи, был бы отказом от множества идей, воплощенных русским народом в эти формы, наконец, от связей с традициями античной и византийской культуры, воплощенных для Ломоносова в славянской стихии русского языка.

Установив границы применения славянизмов в русской художественной речи и обогатив в то же время русский язык теми славянизмами, которые способствовали расширению его смысловой выразительности, Ломоносов одновременно. узаконил своей теорией (и практикой) применение в литературе живого русского языка. Его работа привела «к утверждению того исторического факта, что формы народной речи являются существеннейшей составной органической частью структуры литературного языка»*. Национально-демократическая направленность его языковой концепции выразилась уже в его «Письме о правилах российского стихотворства» (1739 г.).

Влияние Ломоносова на дальнейшее развитие русской литературы было огромно. Его понимание задач поэзии воспитывало в русских писателях столь характерную для нашей литературы черту: стремление посвятить искусство пропаганде передовых общественных идеалов, глубокую идейную ответственность литературы. Работа Ломоносова над языком определила весьма многое в развитии русской литературной речи вплоть до Пушкина, и самый блеск его величественной поэзии не мог не производить сильного впечатления на русских поэтов, пришедших после него. Так, Пушкин, давая картину Полтавского боя, пишет как бы ломоносовским стилем, имея в виду вызвать в воображении читателя не только образ самой победоносной для Петра и России битвы, но и хорошо всем известный образ поэзии Ломоносова, Петра Великого русской литературы. И значительно позднее Владимир Маяковский создал свои оды революции, не побоявшись назвать их именно одами, потому что в этих торжественных гимнах обновлению страны зазвучали отзвуки ломоносовских од.