Ум финдиректора заходил за разум. Сидя без сил у себя в кабинете, Римский чувствовал, что кошмарный сеанс черной магии будет иметь продолжение. И вот, с улицы, куда выходила из здания Варьете публика, послышалось улюлюканье и свист. Дамы, обманутые “фирмой поганого Фагота”, выйдя из театра, одна за другой оказывались в нижнем белье. Римский знал, что придется ему одному “пить горькую чашу ответственности… надо было звонить, сообщить о происшедшем, просить помощи, отвираться, палить все на Лиходеева, выгораживать самого себя”. В театре все стихло, он понял, что остался один. “И здесь ему показалось, что из двери кабинета потянуло вдруг гниловатой сыростью. Дрожь прошла по спине финдиректора. А тут еще ударили… часы и стали бить полночь”. Раскрылась дверь, “и в кабинет бесшумно вошел Варенуха. Римский как стоял, так и сел в кресло, потому что ноги его подогнувшись… - Боже, как ты меня испугал!” Страх поначалу исчез.

Григорий Данилович даже обрадовался и стал расспрашивать Варенуху. Тот отвечал, что отнес, как и было ведено, непонятные телеграммы “туда”, а там быстренько разобрались, что все это было дурацким розыгрышем пьяного Лиходеева, который сейчас в вытрезвителе. Потом Варенуха подробно описывал “Степины паскудства. Словом, темный ужас”. “И все же, - подумал Римский, - даже и для Степы чересчур”. “Колючие глаза Римского через стол врезались в лицо администратора”, и он “уже твердо знал, что все, что рассказыва-ет ему вернувшийся в полночь администратор, все - ложь!”. Чуткий Римский больше не слушал, “что плел Варенуха”, явные перемены во внешности Ивана Савельевича поразили его: “полнокровный обычно администратор был теперь бледен меловой нездоровой бледностью, а на шее у него в душную ночь зачем-то было наверчено… кашне”.

Появилась у него и новая “отвратительная манера присасывать и причмокивать… Что-то еще жгуче беспокоило финдиректора, но что именно, он не мог понять… И тут вдруг его глаза округлились”: на полу была видна тень от спинки кресла, а “над спинкою на полу не было теневой головы Варенухи. “Он не отбрасывает тени!” - мысленно вскричал Римский.” “Варенуха воровато оглянулся… и понял, что он открыт.” “- Догадался, проклятый! Всегда был смышлен, - злобно ухмыльнувшись в лицо финдиректору, проговорил Варенуха, быстро отпрыгнул к двери и закрыл ее на замок. Римский вскочил, отступая к окну, и в окне, заливаемом луною, увидел… лицо голой девицы и ее голую руку, просунувшуюся в форточку…” “Варенуха, карауля дверь, подпрыгивал, подолгу застревая в воздухе и качаясь в нем… Рама стала открываться.

Римский слабо вскрикнул, прислонился к стене и портфель выставил вперед, как щит… Рама… распахнулась, но вместо… аромата лип в комнату ворвался запах погреба. Голая девица вступила на подоконник. Римский отчетливо видел пятна тления на ее груди.” “Ив это время радостный, неожиданный крик петуха долетел из сада… возвещая, что к Москве с востока катится рассвет. Дикая ярость исказила лицо девицы… Крик петуха повторился, девица щелкнула зубами, а рыжие ее волосы поднялись дыбом. С третьим криком петуха она повернулась и вылетела вон. И вслед за нею… выплыл медленно в окно… Варенуха.” Седой, как снег, старик, который недавно еще был Римским, выскочил из театра, схватил такси и примчался на вокзал. “Через пять минут из-под стеклянного купола вокзала исчез курерский и начисто пропал в темноте. С ним вместе пропал и Римский”.

Пересказ «Мастер и Маргарита» - Глава 15 Сон Никанора Ивановича

В ту ночь в клинику доктора Стравинского один за другим прибывали новые пациенты. Сначала из Варьете привезли человека, который плакал и умолял вернуть ему голову, затем по соседству с Иваном поместили и Никанора Ивановича. Тот поминутно читал молитвы, каялся, что, конечно, грешен, поскольку брал за прописку деньги, но исключительно наши, советские, а валюту в глаза никогда не видел. Еще он кричал, что Коровьев - черт. Люди из органов съездили осмотреть запечатанную квартиру и обнаружили, что она пуста, а все печати на месте. Никанор же Иванович после лекарства успокоился и заснул. И ему снился сон, будто всех граждан согнали в какое-то место, похожее на огромный театр, и требуют через громкоговоритель: “- Сдавайте валюту!” А в комнате рядом Ивану приснилось, как солнце уже снижалось над Лысой горой…”

Пересказ «Мастер и Маргарита» - Глава 16 Казнь



 





“Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением”. Сюда, “под конвоем тайной стражи, ехали в поводе трое осужденных с белыми досками на шее, на каждой из которых было написано: “Разбойник и мятежник”… За повозкой осужденных двигались другие, нагруженные свежеотесанными столбами с перекладинами, веревками, лопатами… На этих повозках ехали шесть палачей”. В конце процессии “шло около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище”. Никто не пытался отбить осужденных, и поскольку солдаты из оцепления оттеснили зрителей подальше от места казни и здесь уже не было ровно ничего интересного, “толпа вернулась в город”. Кроме участников казни на горе, никем не замеченный, остался лишь один человек. Он спрятался северной стороны “и сидел на камне с самого начала… уже четвертый час”.

Он сильно мучился, проклинал и ругал себя, а иногда записывал острой палочкой, макая ее в пузырек с тушью, на лежащем перед ним пергаменте такие слова: “Бегут минуты, и я, Левин Матвей, нахожусь на Лысой Горе, а смерти все нет!.. Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему смерть”. Левий гневался на себя за то. что не смог исполнить свой план. Когда объявили приговор, он был в толпе. Когда Иешуа повезли на казнь. Левий пробился к самой повозке, бежал рядом, в надежде, что безвинно осужденный взглянет на него и хотя бы увидит, что не одинок. Но тот не смотрел. И тогда Матвей сообразил: сквозь неплотный строй конвоя можно вспрыгнуть на повозку и одним ударом ножа спасти Иешуа от мучений. Но у него не было ножа! Он помчался обратно в город и в первой же хлебной лавке утащил длинный, острый нож. Возвратившись обратно, он понял, что опоздал.

И теперь ругал Бога: “- Ты черный Бог! Проклинаю тебя, Бог разбойников!..” И тут… “Солнце исчезло… Поглотив его, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно розовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. Туча ворчала, и из нее… вываливались огненные нити”. Марк Крысобой, руководивший казнью, подозвал к себе двух палачей. Один из них взял копье, а другой принес к столбу, на котором висел Иешуа, ведро и губку. “Первый из палачей поднял копье и постучал им сперва по одной, потом по другой руке Иешуа, вытянутым и привязанным… к перекладине… Иешуа поднял голову, и мухи с гудением снялись, и открылось лицо, распухшее от укусов, с заплывшими глазами, неузнаваемое лицо… - Га-Ноцри! - сказал палач… - Пей!.. И пропитанная водою губка поднялась к губам Иешуа… С соседнего столба донесся голос Дисмаса: - Несправедливость!..

Пыльная туча накрыла площадку… Кентурион - Молчать на втором столбе!.. Иешуа оторвался от губки и… попросил палача: - Дай попить ему. Становилось все темнее… Палач снял губку с копья. - Славь великодушного игемона! - торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце”. Потом, под ударами грома, он точно так же напоил и прикончил двух остальных. “Снимай цепь!” - крикнул кентурион, и солдаты побежали с холма. “Тьма накрыла Ершалаим”. Хлынул ливень. В темноте, под ударами молний, Левин бросился к Иешуа, перерезал ножом веревки.

 Голое влажное тело обрушилось на него, повалило на землю. Левий, скользя, поднялся и снял двоих остальных. Через пару минут “на вершине холма остались только эти два тела и три пустых столба”.

Пересказ «Мастер и Маргарита» - Глава 17,18 Беспокойный день

В пятницу, “на другой день после проклятого сеанса”, в Москве пострадало множество людей. Кто-то повстречался с “клетчатым” или с котом Бегемотом - и был направлен в психушку, другие, посетив “нехорошую квартиру”, познакомились лично с клыкастым Азазелло, а также с бесстыжей девицей и благоразумно умчались подальше. Кого-то арестовали. А деньги, которыми закидал москвичей каверзный Фагот-Коровьев, превратились наутро в простые бумажки… Но “пора переходить нам ко второй части этого правдивого повествования. За мной, читатель!” .