Я свое, земное, не дожил, на земле свое не долюбил. В. Маяковский Жизнь В. В. Маяковского со всеми ее радостями и горестями, болью и отчаянием — в его стихах. Произведения поэта рассказывают нам о жизни поэта, о его любви, о том, когда и какой она была. В самых ранних стихотворениях (“Я”, “Любовь”, трагедия “Владимир Маяковский”) о любви говорится вне связи с личными переживаниями поэта. Но вот вы открываете поэму “Облако в штанах” — и вас сразу охватывает тревожное ощущение большой и страстной любви: Нежные! Вы любовь на скрипки лежите. Любовь на литавры ложит грубый. А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы! И дальше с той же трагической силой поэт рассказывает о своей безответной любви, жарким пламенем охватившей его сердце, причинившей ему мучительную, нестерпимую боль: Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца. Эта трагическая любовь не выдумана. Поэт настойчиво убеждает нас в правдивости переживаний, описанных в поэме: Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. “Приду в четыре”,— сказала Мария. Восемь. Девять. Десять... И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошенное. Будет любовь или нет?.. Да! Любовь была, и он горел в ней ярким пламенем. Давид Бурлюк, вместе с Маяковским выступавший в 1914 году в Одессе, в своих воспоминаниях говорит, что первой любовью Маяковского была Мария, которую он встретил в Одессе. Поэт Василий Каменский, бывший вместе с ним в Одессе, рассказывает об этом гораздо подробнее: “Маяковский влюбился здесь в красавицу Марию Александровну... Взволнованный, взметенный вихрем любовных переживаний, после первых свиданий с Марией он влетал к нам в гостиницу этаким праздничным весенним морским ветром и восторженно повторял: „Вот это девушка! Вот это девушка!"” Василий Каменский же рассказывает о трагическом исходе первой любви Маяковского и о том, что позже, вспоминая, что было в Одессе, поэт с горечью сказал: “Любить нельзя — масса тяжелых неприятностей”. Из других источников известно, что между Маяковским и Марией встало препятствие, одно из тех, которые порождались тогдашней общественной жизнью, социальными условиями, основанными на неравенстве людей, на господстве материальных расчетов или обывательских предрассудков. В поэме этому дано очень краткое объяснение словами самой Марии, но мы почему-то надолго запоминаем эти убийственные строки: Вошла ты, резкая, как “нате!”, муча перчатки замш, сказала: “Знаете — я выхожу замуж”. Но вот еще что известно: после смерти Маяковского эта женщина (М. А. Щаденко, в девичестве Денисова) создала один из первых скульптурных портретов Маяковского. Пути любви неисповедимы, и приносит она поэту чаще всего боль и горе. В поэме “Флейта-позвоночник” (1915), как и в “Облаке...”, звучит не радость любви, а отчаяние: Версты улиц взмахами шагов мну. Куда уйду я, этот ад тая! Какому небесному Гофману выдумалась ты, проклятая?! И, обращаясь к Богу, поэт требует: ...слышишь!— убери проклятую ту, которую сделал моей любимой! О том, что поэт не нашел в любви своего счастья, с горечью говорит он и в поэме “Человек”: Гремят на мне наручники, любви тысячелетия... Любовь предстает здесь в образах, выражающих одно лишь страдание: И только боль моя острей — стою, огнем обвит, на несгорающем костре немыслимой любви. В стихах, обращенных к любимой, столько страсти, нежности и вместе с тем сомнений... В них слышится даже протест, даже отрицание любви: Любовь! Только в моем воспаленном мозгу была ты! Глупой комедии остановите ход! Смотрите — срываю игрушки-латы я, величайший Дон-Кихот! В начале 1929 года в журнале “Молодая гвардия” появляется стихотворение “Письмо т. Кострову из Парижа о сущности любви”: в сердце поэта родилась новая любовь, “опять в работу пущен сердца выстывший мотор”. Это была встреча с Татьяной Яковлевой, и любовь была взаимной. “Письмо т. Кострову...” и опубликованное много лет спустя “Письмо Татьяне Яковлевой” несут в себе новые настроения, новые интонации. В них уже нет надрыва и тоски. “Письмо т. Кострову...” радостно, проникнуто счастливым ощущением большой, настоящей любви: ...как на свиданье, простаивая, прислушиваюсь: любовь загудит — человеческая, простая... Вместе с тем это философское произведение, где любовь рассматривается и оценивается не только с личной, но и с общественной точки зрения. К такому глубокому осмыслению любви Маяковский пришел еще в пору работы над поэмой “Про это”. Тогда он писал: “Исчерпывает ли для меня любовь все? Все, но только иначе. Любовь — это сердце всего. Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может проявляться во всем... если нет “деятельности”, я мертв... Любовь не установишь никакими “должен”, никакими “нельзя” — только свободным соревнованием со всем миром”. В самой же поэме он мечтал об огромной, всеохватывающей любви: Чтоб не было любви — служанки замужеств, похоти, хлебов. Постели прокляв, встав с лежанки, чтоб всей вселенной шла любовь. Теперь эта идея возвышенной любви несколько “приземлена”, и само определение ее стало конкретнее: Любить — это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику, его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником. Любовь поэта — это не только личное. Она вдохновляла его на борьбу и творчество, воплощаясь в поэтические шедевры: Нам любовь не рай да кущи, нам любовь гудит про то, что опять в работу пущен сердца выстывший мотор. Гордость и ласка звучат в строках “Письма Татьяне Яковлевой”: Ты одна мне ростом вровень, стань же рядом с бровью брови... И даже конец стихотворения, в котором чувствуется конфликт, звучит без отчаяния. Здесь лишь обида и уверенность в том, что любовь в конце концов победит: Ты не думай, щурясь просто из-под выпрямленных дуг. Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук. Не хочешь? Оставайся и зимуй, и это оскорбление на общий счет нанижем. Я все равно тебя когда-нибудь возьму — одну или вдвоем с Парижем. Маяковский был по складу своего характера лириком. У него было слишком ранимое сердце. Он сам говорил об этом в поэме “Люблю”: У прочих знаю сердца дом я Оно в груди — любому известно! На мне ж с ума сошла анатомия. Сплошное сердце — гудит повсеместно... Больше чем можно, больше чем надо — будто поэтовым бредом во сне навис — комок сердечный разросся громадой: громада любовь, громада ненависть... Эти строки написаны в 1916 году, но и спустя десять — двенадцать лет, до самых последних дней жизни, он жаждал любви. “У такого человека,— с грустью писала художница Е. А. Лавинская,— не было места, где бы ласковые руки жены или близкого друга освободили его хоть немного от него самого”. Он надеялся найти такого друга в Татьяне Яковлевой. Но... увы. В предсмертном письме, написанном за два дня до рокового выстрела и адресованном “Всем”, поэт в последний раз говорит о любви: “В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил...” Как говорят — “инцидент исперчен”, Любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид... Этими словами сказано очень многое о страстной, мятущейся, одинокой душе, о жизни, прекрасной и трагической, и о разбивающем сердца черном слове “быт”, за которым просматривается страшная действительность несбывшихся надежд, ведущая к еще более страшному времени тридцать седьмого года.