Как отделить личное от общественного? Особенно если ты «глашатай и главарь», если ты «к штыку приравнял перо»? Вряд ли это возможно. «Я хочу быть понят моей страной...»


Однажды Маяковский воскликнул: «...в 1916 году из Петрограда исчезли красивые люди!» И засквозила в его стихах Пример сочинения одиночества: «...какими Голиафами я зачат — такой большой и такой ненужный», «...вот — я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души», «...еще одно убила война — поэта с Большой Пресни!»


Потом началась литературная поделыцина. «Нигде кроме, как в Моссельпроме», «Воду пейте оную только кипяченую»... Была еще гордость за партийные успехи, за Советы. «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!» Читали. Не завидовали — боялись. «Будто ожогом рот» кривило таможенникам на западных границах. Вселенная спала, «положив на лапу с клещами звезд огромное ухо». Приходила Она. Брала его нервное сердце, играла с ним, «как девочка с мячиком». Дул ветер «в соседнем саду». Было «Хорошо». В деревнях сидели папаши: «Каждый хитр. Землю попашет, попишет стихи». Жизнь была «прекрасна и удивительна». Поэт был уверен, что «в Це Ка Ка идущих светлых лет» он вместо пропуска с гордостью поднимет аналог партбилета — «сто томов моих партийных книжек».


Но «время — вещь необычайно длинная, были времена — прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей...»


Значит, это время виновато. Время, отучившее людей смотреть на звезды и называть «эти плевочки жемчужиной».


Cреди всех поэтов XX века можно встретить немало блистательных имен. Это были и поэты, отмеченные несравненной мощью гражданского пафоса, и мастера, владевшие исключительным умением показать удивительное слияние поэзии с социалистической


Революцией. В этом пантеоне великих имен имя Маяковского занимает одно из первых мест.


Как-то Марина Цветаева сказала: «…несмотря на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор не поняла, кто ей был дан в лице Маяковского». Поэт остался непонятым. Предчувствие этого трагического отчуждения, непонимания самого глубокого и чистого, что было в нем, беспокоило Маяковского много лет:


Я хочу быть понят моей страной.


А не буду понят, что ж.


По родной стране пройду стороной,


Как проходит косой дождь.


В русскую поэзию юный Владимир Маяковский пришел страдающим и одиноким. В стихах молодого поэта поражало необычное содержание и ошеломляющая поэтическая новизна. «Таких смелых, радикальных изменений в поэзии не совершил ни один поэт XX


Века». Ранняя лирика Маяковского изобилует образами, взятыми поэтом из окружающего мира. Каждый штрих, каждая деталь, любое слово – все несет в себе отпечаток личности, настроения, чувств автор произведенияа. Поэтому может показаться, что его поэзия очень неоднозначна и противоречива. Например, пока его сердце полно любви, страсти, вся душа его поет, то даже луна может быть для него и «любовницей рыжеволосой», и матерью его поэзии. Поэт обращается к ней со словами:


Ведь это же дочь твоя – моя песня…


Но вот настроение кроткой любви, какого-то неуловимого духовного единения с окружающим миром сменяется неожиданной враждебностью. Так же остро и сильно, как ранее любил, теперь чувствует поэт всю мерзость, склизкое и безысходное зло этого мира. И луна — та же самая луна — видится поэту абсолютно иной:


...а за солнцами улиц где-то


Ковыляла


Никому не нужная


Дряблая луна.


Все этапы личностного становления Маяковского совпадают у него со временем творческого становления. Отсюда и та противоречивость, бескомпромиссность его ранней лирики. Ощущение прилива творческих сил, готовность к работе, постоянному духовному неспокойствию подводят Маяковского к пониманию его поэтического кредо: он должен отдать трактирам и площадям свой «рвущийся, непокорный, непрожеванный крик». Маяковский сделал самый смелый и решительный шаг, превратив поэзию в активную участницу митингов, демонстраций, диспутов, направленных на критику далекой от совершенства жизни, резкого несоответствия мечты и действительности:


...Опутали революцию обывательщины нити.





 







Страшнее Врангеля обывательский быт.


Скорее головы канарейкам сверните


Чтоб коммунизм канарейками не был побит!


И вновь ироничный, чуть насмешливый голос юности, живущий в нем, заставляет Маяковского не только обличать и восхищаться, критиковать и одобрять, но и просто шутить над собой:


И бог заплачет над моею книжкой!


Не слова — судороги, слипшиеся комом,


И побежит по небу с моими стихами под мышкой


И будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.


Но помимо личностных противоречий, существующих внутри самого поэта, в его поэзии усиливается и трагизм эпохи, современником которой он был, времени, характеризующегося ломкой миропонимания тысяч людей, поэтому в стихах не могли не


Появиться ноты атеизма, опустошенности, обманутости:


Я одинок, как последний глаз


У идущего к слепым человека!


Маяковский сейчас испытывает глубокий душевный кризис, сопровождающийся болью от одиночества, которое он переживает, и эту боль поэт не может отделить от трагической судьбы своей родины, своего времени, своего поколения:


…Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней.


Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,


Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней!


Наполненная гражданским пафосом, «митинговая» поэзия Маяковского, несмотря ни на что, нашла путь к сердцу каждого читателя. Призывная сила в лучших стихах поэта неотделима от задушевности. Он вошел в жизнь народа быстро возгорающимся,


Неудержимым в страсти, деликатным, предупредительным, трогательным и нежным в заботе о других. Как способен он чувствовать, сопереживать, как способен наслаждаться земными человеческими радостями! Но многие люди забыли черты его истинной поэзии, поэзии сердца и любви, поэзии, исполненной боли и одиночества, поэзии колких рифм и разлетающихся строк, нежной и поющей, что привело читателей в тупик непонимания, о котором писала Цветаева. Быть может, будущее воспримет поэта, поймет и примет его настоящим, таким, какой он есть, искренним, ранимым и «исключительно нежным»:


Грядущие люди! Кто вы?


Вот я - весь боль и ушиб.


Вам завещаю сад фруктовый


Моей великой души.