Едва ли среди подлинных художников слова мы най­дем писателя, который бы так решительно и безоговороч­но принял революцию, как Маяковский. Все представи­тели русской творческой интеллигенции конца XIX — на­чала XX века так или иначе ожидали революции и свя­зывали с ней свои надежды. Но далеко не все понимали, насколько разрушительным будет вихрь, который сметет все старое и отжившее. Мало кто осознавал масштабы массового террора, который неизбежно сопутствует завое­ваниям революции — ведь в первую очередь от него пост­радала интеллигенция, предполагавшая необходимость «очистительной жертвы» во имя свободы.
Маяковский никогда не обманывался, представляя себе грядущую мировую революцию, и с самого начала был готов заплатить любую цену за «светлое будущее». Он так ненавидел старый уклад жизни, что его творчество бук­вально пропитано этой ненавистью, желанием разрушить старое «до основания». Сломать, растоптать можно было все, чтобы не оставалось никаких нитей, связывавших его со старым. Пафос разрушения был направлен в его поэзии на обновление культуры и ее ценностей, тради­ций, языка.

Маяковский безжалостно ломает все привычные пред­ставления о жизни, любви, красоте. Он борется с ходуль­ным восприятием искусства, выступая как полноправный хозяин, который смело наводит порядок в своем мире, не заботясь ни о чьем мнении, никому не давая права голоса.
О, если б был я тусклый, как солнце! Очень мне надо сиянием моим поить земли отощавшее солнце!

В своих стихах Маяковский уже совершил революцию, последовательно и вместе с тем страстно отрекаясь от «ста­рого мира» во имя новизны, нарушая языковые нормы русского языка, изобретая новые слова.

С отвращением смотрит он на предреволюционную рос­сийскую действительность:
Мокрая, словно ее облизали,
толпа.
Прокисший воздух плесенью веет.
Эй!

 



Россия,
нельзя ли
чего поновее?

«Издинамитить старое» — вот установка Маяковской в поэзии и в жизни. Но разрушительная сила этого дина, мита ему понадобится и при созидании новой жизни. него созидание — то же, что и разрушение, ибо в глазах поэта процесс строительства никак не мог быть «мирным», это всегда война — с косной материей, уснувшей природой, человеческой инерцией. Не случайно его стихи изобилуют словами, заимствованными из военной лекси­ки: «борьба», «армия», «таран», «оружие». Слишком жес­ток у поэта его новый мир! В нем правят бездушные машины, дым фабрик заменяет там «дым кадильный»; ко­поть автомобилей желаннее, чем зеленые листья, «черни­ла нефти» нужнее журчащих ручьев. Где уж тут пробить­ся солнечному лучу! Для строительства такого города бу­дущего нужно обуздать природную стихию, поработить ее. Пусть в нем трудятся миллионы машин, а если для этого потребуются человеческие жизни, то их не жалко отдать: «Ваше слово, товарищ маузер!»; «Мы смерть зовем рож­денья во имя. Во имя бега, / паренья, / реянья!» Слово «строить» в поэзии Маяковского становится синонимом слов «рушить», «громить», «ломать».

Маяковский ненавидит и презирает бездействие, пассив­ность. «Рваться в завтра, вперед!» — вот его лозунг. Ре­волюция олицетворяет для поэта движение, активность:
Наш бог — бег,
Сердце — наш барабан.

«Запутавшемуся миру на выручку» нужно мчаться, «об­гоняя погони пуль», главное — не задерживаться, не ог­лядываться, не останавливаться ни перед чем...

Маяковский, как и все атеисты, жаждал искоренить внешнее зло внешними же средствами. Он думал, что ре­волюцию можно осуществить чисто механически, глав­ное — это запустить на всю катушку ее чудовищную ма­шину. Задача казалась ему простой: есть враг, носитель зла — буржуй, есть цель — уничтожить врага, есть сред­ства — пули и штыки.

Но революция отгремела, старый мир был разрушен, а в обществе вновь воцарились все те же продажность, взя­точничество, бюрократизм. Оказалось, что революция, какой бы разрушительной она ни была, не способна убить зло, которое живет не во внешней действительности, НО внутри, в сердце человека. Маяковский не вынес разоча­рования и ушел из жизни. Последней жертвой разруши­тельного пафоса, который он воспевал в своих стихах, стал он сам.