Во многих своих стихотворениях В. Маяковский неоднократно обращался к теме будущего. Каковы же причины, побудившие поэта обращаться к нам — людям двадцать первого века? Во второй половине 20-х годов споры вокруг творчества Маяковского были необычайно острыми. В печати появились статьи, авторы которых пытались доказать, что произведения его — всего лишь «однодневные агитки», которые не выдержат испытание временем и скоро забудутся. Под «обстрел» попали даже такие шедевры, как поэма «Хорошо!», пьесы «Клоп» и «Баня». Выступая на открытии своей выставки 25 марта 1930 года, Маяковский говорил: «Очень часто в последнее время… говорят, что я стихи просто писать разучился и что потомки меня за это взгреют… Я человек решительный. Я хочу сам поговорить с потомками…»

Обращаясь «через хребты веков и через головы поэтов и правительств » к людям будущего, Маяковский хочет рассказать им не только о своей поэзии. Он иначе определяет тему разговора: «Я сам расскажу о времени и о себе». Но было бы неточным сказать, что поэт рассказывает о себе на фоне времени. Образ эпохи и рассказ о себе как бы сливаются воедино, ибо жизненный путь поэта — это частичка пути народа, он обусловлен временем. Время, эпоха — вот ключ, который поможет «товарищам потомкам» оценить его творчество:

Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный,
ушел на фронт
из барских садоводств
поэзии —
бабы капризной.

В поэме «Про это» Маяковский обращается к грядущему человеческому могуществу, которое воплощает «большелобый тихий химик» и его «мастерская человеческих воскрешений». Мотив космический, но и щемяще земной:

Ваш
тридцатый век
обгонит стаи
сердце раздиравших мелочей.
Нынче недолюбленное
наверстаем
звездностью бесчисленных ночей.

На меньшее Маяковский не мог согласиться. В свое время Державин вскричал: «Злодействы землю потрясают, неправда зыблет небеса». Маяковский верит, что небеса должны осветиться звездами любви. Против «вселенского горя» — вселенское счастье. «Чтоб вся на первый крик: — Товарищ! — оборачивалась земля». При мысли о Маяковском всегда сжимается сердце. А. В. Луначарский искренне сокрушался: «Не все мы похожи на Маркса, который говорил, что поэты нуждаются в большой ласке. Не все мы это понимаем, и не все мы понимали, что Маяковский нуждался в огромной ласке…» Маяковского невозможно представить бронзовой фигурой, которой ни от чего не больно. В молодости поэт сказал: «Я — где боль, везде…» Душа поэта растет, но не изменяет себе. В 1920 году Маяковский написал стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» — о любви, о нежности, о сострадании, о том, что может доброе слово, после которого веришь: «и стоило жить, и работать стоило». В стихотворении «Необычайное приключение…» поэт разговаривает с солнцем, как работяга с таким же работягой. И солнце, и поэт начали работать вместе день и ночь — и тьмы как не бывало. Так родился удивительный девиз Маяковского:




 




Светить всегда,
светить везде.
До дней последних донца,
светить —
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой —
и солнца!

В стихотворении «Юбилейное» Маяковский рассказывает Пушкину: «Я теперь свободен от любви и от плакатов». И плакаты тоже требовали любви, страсти, солнечного «чернорабочего подвига». Но поэзия — это воля, простор, стихия. На берегу Терека, над которыми витают образы Лермонтова, Маяковский горюет и злится на себя: «Мне место не в «Красных нивах», а здесь, и не построчно, а даром реветь стараться в голос во весь, срывая струны гитарам» («Тамара и Демон»). Нет, это невозможно: долг зовет поэта. «Для веселия планета наша мало оборудована. Надо вырвать радость у грядущих дней» («Сергею Есенину»). И снова, и снова повседневный, изматывающий труд… «Я себя советским чувствую заводом, вырабатывающим счастье» («Домой»). Но и завод устает, стареет… «Все меньше любится, все меньше дерзается, и лоб мой время с разбега крушит. Приходит страшнейшая из амортизаций — амортизация сердца и души» («Разговор с фининспектором о поэзии»). Так приходит трагический финал… Но отчего же все более яркий свет излучает образ Маяковского? Поэт оставил горделивое, вызывающее, дер зкое утверждение героики судьбы поэта и времени:

Это время —
трудновато для пера,
но скажите
вы,
калеки и калекши,
где,
когда,
какой великий выбирал
путь,
чтобы протоптанней
и легше?

Да. Иной ценой не добывается поэзия, равная подвигу! Маяковский осветил новым светом миссию поэта. Выше бессмертия по142 этической строки, выше жизни в поэзии поэт считал бессмертие общего дела, жизнь, растворенную в грядущем. Так возникло поразительное самоотречение поэта-воина: «… умри, мой стих, умри, как рядовой, как безымянные на штурмах мерли наши!» С гордостью называя себя «агитатором, горланом-главарем», Маяковский просит при оценке его творчества учитывать специфику красоты стиха первых лет революции. Понятие красоты поэтического слова для Маяковского — понятие не постоянное, а изменяющееся. Если в прошлом красивым считалось изображение амуров и сцен помещичьей охоты, то красота революционной поэзии пролетариата в другом: стих поэта дойдет к потомкам «весомо, грубо, зримо», в полном соответствии с характером своей эпохи. И эти стихи не «ласкающие ушко», а сражающиеся.

И пусть у Маяковского нетрудно найти стихи, строки и строфы, которые отслужили свою боевую службу, зато высшие творения поэта исполнены «содрогающего величия», как героико-трагическая песнь революционной эпохи. Да и мера величия Маяковского не только в его стихах — она и во всей его судьбе, во всем его подвиге. Это важно подчеркнуть, чтобы понять, в чем живое значение Маяковского, отчего мы доныне оборачиваемся на голос поэта: «Слушайте, товарищи потомки…»