Когда говорят о любовной лирике XX столетия, о Маяковском либо не вспоминают, либо вспоминают в последнюю очередь. Иногда удивляются, как это: Маяковский — агитатор, горлан, главарь (по его же определениям!) — и вдруг любовь! Это как-то не соответствует сложившимся у некоторых стереотипам. Я немного завидую тем, кто, впервые открыв для себя его ранние, «непрограммные» стихи и поэмы, откроет для себя нового Маяковского, великого и в борьбе, и в ненависти, и в любви. Маяковского, измеряющего любовь огромными масштабами — «громадалюбовь».

На мне ж с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце — гудит повсеместно.

Одной из своих поэм он даже дает название «Любовь». Его любовь не просто большая, она безбрежная — космическая.

Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Любовь, вырастающая до звезд, охватывает все вокруг, растворяя и поднимая твою душу. Любовь, без которой не жить, не дышать, не творить.

…А мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени…

Стихотворение так и названо именем любимой — «Лиличка». Это не только безграничная нежность, искренность, это открытость души — чуткой, глубоко впечатлительной, действительно великой в проявлении своих чувств:

Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
Или в поэме «Облако в штанах»:
Имя твое я боюсь забыть,
как поэт боится забыть
какое-то
в муках ночей рожденное слово,
величием равное Богу.
Тело твое
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войною,
ненужный, ничей,
бережет свою единственную ногу.

Недаром же у Маяковского, причем всерьез, не пародийно, появляется пушкинский мотив:

...я сейчас же
утром должен быть уверен,
что с вами днем увижусь я.
(«Юбилейное»)

Любовь у Маяковского вырастает до символа, до обобщения:

Любить —
это с простынь,
бессонницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику…
(«Письмо товарищу Кострову
из Парижа о сущности любви»)


 






Но главное, что привлекает, притягивает в любовной лирике Маяковского, — это его большая требовательность в любви. Требовательность к себе, к своему чувству, к любимой. Желание быть достойным высокой любви.

Не поймать
меня
на дряни,
на прохожей паре чувств,
Я ж
навекv любовью ранен —
еле-еле волочусь.
(«Письмо товарищу Кострову
из Парижа о сущности любви»)

Жизнь поэта, его выбор своего пути, своей судьбы определяет выбор любви. Нельзя разделить жизнь на общественное и личное — это сплавлено в самом сердце:

В поцелуе рук ли,
губ ли,
в дрожи тела
близких мне
красный
цвет
моих республик
тоже
должен
пламенеть.
(«Письмо Татьяне Яковлевой»)

Любовь в самое трудное время дает возможность не только превозмочь трудности, но и усмехнуться над ними:

Не домой,
не на суп,
а к любимой в гости
две морковинки
несу
за зеленый хвостик.
Я
много дарил
конфет да букетов,
но больше
всех
дорогих даров
я помню
морковь драгоценную эту
и полполена
березовых дров…
(«Хорошо!»)

Может, именно поэтому и веришь, когда поэт говорит: «Я землю эту люблю!» Начинаешь воспринимать Маяковского не плакатно, а человеком, умеющим страдать и зажигать звезды, человеком, которого волнует высокое и вечное.

В ночи Млечпуть серебряной Окою,
Я не спешу, и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить…
(«Неоконченное»)