Вершиной творчества Н. В. Гоголя стала поэма «Мертвые души». Приступая к созданию своего грандиозного по замыслу произведения, он писап В. А. Жуковскому, что вся Русь явится в нем. Реализуя конфликт, Гоголь обращается к самым важным проблемам того периода: взаимоотношениям крестьянства с властями, судьбе народа в России. Н. В. Гоголь пo очереди изображает чиновников, помещиков и главного героя — Чичикова.В «Мертвых душах» Гоголь поставил перед собою задачу изобразить в поэме только отрицательные явления русской жизни, но и создать картины многочисленных бытовых зарисовок. Сюжет позволил избрать такой способ повествования, при котором Гоголь смог вместе со своим героем «изъездить всю Русь». В поэме есть, конечно, характеристики и заключение общечеловеческого, общемирового масштаба: о ходе мировой истории, о свойстве людей передавать бессмыслицу, «лишь бы она была новость». Все это повышает значение изображаемого до уровня мировой «истории». Но путь к всечеловеческому лежит в «Мертвых душах» через национальный, русский масштаб.

В повести «Мертвые души» самый главный образ — это образ дороги. Он постоянно сталкивается с образом иного, противоположного значения: «непроходимое захолустье», «болотные огни», «пропасть», «могила», «омут»... Образ прямого пути и образ дороги раскладывается,на контрастные образы: это и «прямой путь», и «заносящие дороги далеко в сторону».

Большое значение в поэме занимает контраст живого и мертвого. Он был отмечен еще Герценом В дневниковых записях 1842 г. С одной стороны, как писал Герцен, «все эти Ноздревы, Маниловы... — вот мертвые души, и мы их встречаем на каждом шагу».

С другой стороны, «там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых навозных испарений, там он (Гоголь) видит удалую, полную сил национальность».

В «Мертвых душах» автор уделяет пристальное внимание описанию глаз персонажей или подчеркивает то, что по существу своему не может быть опредмечено. Вот, например, Манилов «имел глаза сладкие, как сахар», а применительно к глазам Собакевича отмечено то орудие, которое употребила на этот случай натура: «большим сверлом ковырнула глаза».

О глазах Плюшкина говорится: «Маленькие глазки еще не потухли и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из темных нор остренькие морды, настороживши уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух». Это уже нечто одушевленное и, следовательно, более высокое, чем одеревенелый или опредмеченный взгляд.

Если автор описывает чиновников, то лица у них «были точно дурно выпеченный хлеб: щеку раздуло в одну сторону, подборок покосило в другую, верхнюю губу взнесло пузырем, которая в прибавку к тому же еще и треснула...» «Черные фраки мелькали и носились врозь (зло) и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки!»

Когда в произведении изображение человеческого переходит в более низкую категорию, то есть представляется «животным», то писатель использует при описании животных человеческие качества и свойства. Например, сравнение заливающихся псов с хором певцов.


 






В обоих случаях сближение человеческого с неживым или животным происходит по-гоголевски тонко и многозначно. Различие двух типов характеров играет важную роль в художественной концепции «Мертвых душ». С ним связан центральный мотив поэмы —опустошенности, неподвижности, омертвения человека. Мотив «мертвой» и «живой» души не исключает глубины Образа, совмещения в нем многих черт; однако она уходит от жизни, отстраняется. При самых разных поступках, внешних движениях, что происходит в душе Манилова или Коробочки и других персонажей, точно неизвестно.

Чичиков не раз переживает «отражение чувств», например, при встрече с красивой девушкой или во время «быстрой езды», но пошлость в Чичикове задавила живое и истинное. И все же не все было так пошло, было человеческое развитие, и, как воспоминания об этой возможности, в нем время от времени возникают «странные», «противоречащие» его характеру движения.
Фигурально говоря, все изображенные характеры можно отнести к двум разным «геологическим периодам». Манилов, может быть, и «симпатичнее» Плюшкина, однако процесс в нем уже завершился, образ окаменел, тогда как в Плюшкине заметны еще последние отзвуки подземных ударов.

Первый том поэмы Гоголя «Мертвые души» строится по одному принципу. Этот принцип А. Белый сформировал так: каждый последующий помещик, с которым сталкивался Чичиков, «более мертв, чем предыдущий». Это даже подтверждает и А. Воронский: «Герои все более делаются мертвыми душами, чтобы потом почти совсем окаменеть в Плюшкине».

Как известно, помещики следуют у Гоголя в следующем порядке: Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. Действительно ли Коробочка «более мертва», чем Манилов, Ноздрев «более мертв», чем Манилов и Коробочка, Собакевич мертвее Манилова, Коробочки и Ноздрева?

Гоголь говорит о Манилове: «От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки... словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было». Оказывается Манилов сточки зрения выявившейся страсти «более мертв», чем, скажем, Ноздрев или Плюшкин, у которых есть «свой задор».

В повести Гоголя «Мертвые души» есть великолепный сад Плюшкина. Писатель замечает: «...Все было как-то пустынно-хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединится вместе, когда по нагроможденному, части без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает скрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности». Убожество и омертвелость этих персонажей Н. В. Гоголь противопоставляет творческой силе природа, которая способна дать жизнь новому и чудесному.