Для Н. В. Гоголя, как для других русских писателей-классиков, тема родины неотделима от темы народа. И лицо страны, и ее самую суть составляют живые характеры русских людей, они —двигатели истории, они — истинная Россия.

В поэме «Мертвые души» писатель, путешествуя с дельцом Чичиковым по необъятным российским просторам, показывает читателю не только помещиков и чиновников, но и народ, те самые живые души, стоящие за мертвыми душами собакевичей, маниловых, коробочек и Плюшкиных.
В каком положении русское крестьянство? Весь ужас крепостного права встает перед нами... 

Отсталость, забитость русского мужика, поселившийся, казалось, навечно в его душе страх, лишенные детства дети, таланты, не имеющие возможности развернуться во всю ширь, показать себя,— вот какие картины мы встречаем на страницах поэмы. Уже в первой главе появляются два мужика, обменивающиеся репликами о колесе, во второй — мужики Манилова, в третьей —девчонка Пелагея, в шестой — мужики Плюшкина. Нигде Гоголь не дает развернутого портрета крестьянина, но всегда где-то неподалеку от помещика, подробно и метко охарактеризованного, стоит предмет торга между ним и Чичиковым — русские мужики, живые души среди очерствевших душ помещиков. Их образы, не лишенные недостатков, которых писатель не скрывает, вызывают у читателя иногда улыбку снисхождения, иногда — улыбку грустную. Нельзя не огорчиться, читая 0 дворовой девчонке Коробочки Пелагее: ей всего одиннадцать лет, а нет в ней ничего от ребенка. Она «взобралась» и «поместилась» на бричку, тихо сидит на козлах рядом с кучером, позже «сходит» с брички, а получив медный грош, «побрела восвояси, уже довольная тем, что посидела на козлах». Где живость, резвость, так свойственные детям? Она молчалива, радость от денег за труды и небольшой поездки никак не выражается: ни словом, ни действием. Словно уставшая ото всего, девочка покорно бредет обратно в свою деревню. Вечно голодный мальчик Прошка, дворовый Плюшкина, за все свои тринадцать лет жизни ничего и не слышал от хозяина, кроме таких слов, как «рожа», «вор»,. «глуп как бревно», «чего ты пришел, дурачина», «вот я тебя для вкуса березовым веником-то».

Крестьяне, объясняющие Чичикову дорогу к имению Манилова, беспомощно повторяют название, не совсем им понятное, да и их советы — «а как проедешь еще одну версту, так вот тебе, то есть, так прямо направо» — поражают своей бестолковостью. Вероятно, они, как и Пелагея, не очень-то хорошо представляют себе, где право, а где лево.

Постоянная ругань, ожидание словесного или телесного наказания за самую малую провинность, абсолютное безразличие к тому, что происходит с ними, рабское состояние их душ — вот что показывает нам Гоголь. Но есть среди русского народа и другие образцы, иначе погибла бы давно Русь, населенная маниловыми, поглощенными вопросами «о магнетизме души», да Плюшкиными, для которых все крестьяне — воры и пьяницы.

 





В уста выжиги и жадины Собакевича, желающего получить за мертвых как можно больше денег, автор вкладывает потрясающие по силе словесные портреты крепостных. Они имени ценность для Собакевича, когда быпи живы, — он понучан с них бопьшую выгоду и становятся ценными будучи уже умершими, потому что продать их можно с прибылью. «Каретник Михеев! Ведь больше никаких экипажей и не делал, как только рессорные. И не то, как бывает московская работа, что на один час, прочность такая, что сам и обобьет, и лаком покроет!.. Я вам допожу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете: машинища такая, что в эту комнату не войдет... А в плечищах у него была такая силища, какой нет у лошади». «...Пробка Степан, плотник? Я голову прозакладую, если вы где сыщете такого мужика. Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!.. Милушкин, кирпичник. Мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного! Вот ведь какой народ!»

Да, и сила в нем есть, и умение, и таланты, и трудолюбие, и неприхотливость. ^то останется после помещиков да чиновников? Вряд ли что-то полезное... Даже добрым словом не помянет их крепостной крестьянин, давший такие прочные и точные прозвища. «А! Заплатанной, заплатанной!» — вскрикнул мужик. Было им прибавлено и существительное к слову заплатанной, очень удачное, но не употребительное в светском разговоре, а потому мы его пропустим... Выражается сильно русский народ! И если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света... Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором».

Рисуя бесправие и забитость крепостных, Гогопь в то же время, не искажая действительности, размышляет и о тех возможностях, какие заложены в русском характере. «Русский человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его хоть в Камчатку да дай только теплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки, и пошел рубить себе новую избу».

Видится автору из «чудного, прекрасного далека» новое будущее Руси. «Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» — обращается Гоголь в одном из лирических отступлений к своей родине и к читателю. И вопросы эти звучат утверждением — да, все это будет. И отмена крепостного рабства, и расцвет творческой мысли, и свобода воплощения таланта, и размах недюжинной силы русского народа. Отомрут окончательно мертвые души, уступят, наконец, свое место живым. 

Удивительно точно подчеркнул -это А. И. Герцен: «Грустно в мире Чичикова, так, как грустно нам в самом деле; и там и тут одно утешение в вере и уповании на будущее. Но веру эту отрицать нельзя, и она не просто романтическое упование... а имеет реалистическую основу: кровь как-то хорошо обращается у русского в груди».