Образ некрасовской музы оставался неизменным на протяжении всего творчества поэта.
Так, в стихотворении «Вчерашний день, часу в шестом...», написанном в 1848 г., когда молодой Некрасов только ещё выходил на свою славную поэтическую дорогу, он писал:
И Музе я сказал: «Гляди!
Крестьянку молодую.
Сестра твоя родная!»
Через семь лет в стихотворении «Безвестен я...» Некрасов писал о своей гневной и страдальческой поэзии:
Стихи мои — плод жизни несчастливой,
У отдыха похищенных часов,
Сокрытых слёз и думы боязливой;
Но вами я не восхвалял глупцов,
Но с подлостью не заключал союза,
Нет! свой венец терновый приняла,
Не дрогнув, обесславленная Муза
И под кнутом без звука умерла.

И в своих последних стихах, написанных за несколько дней до смерти, Некрасов вновь создавал тот же образ музы, борьбой и страданиями кровно связанной с народом.
Муза Некрасова была «печальной спутницей печальных бедняков, рождённых для труда, страданья и оков».

Сторонники «искусства для искусства» утверждали, что поэзия должна примирять людей с уродствами жизни, уводить от борьбы с общественной несправедливостью и социальным злом.





 






Так, современник Некрасова Тютчев в стихотворении «Поэзия» писал:
Среди громов, среди огней,
Небесная, к земным сынам.
Среди клокочущн.х страстен,
С лазурной ясностью во взоре
В стихийном, пламенном раздоре
Она с небес слетает к нам,
Льёт примирительный елей.
«Небесной» музе примирительнице Некрасов противопоставлял свою земную, «неласковую», «угрюмую» музу, чьи суровые напевы звали на борьбу с угнетателями народа:

Нет, Музы ласково поющей и прекрасной
Не помню над собой я песни сладкогласной!
Ока певала мне — и полон был тоской
И Вечной жалобой напев её простой.

Муза Некрасова раскрывала «бездны тёмные насилия и зла»;
Современники и идейные противники Некрасова — Фет, Майков и все те, кто защищал позиции «чистого искусства»,— видели в поэте «жреца красоты», «избранного счастливца», «безумца», который «пленительные сны лелеет наяву» и «с лица земли, где всё темно и скудно», порывается «к звёздам, где пышно и светло». Жизнь и искусство, по мнению Фета, это два различных мира, между которыми нет никакой связи. «Я никогда не мог понять,— писал Фет,— чтобы поэзия интересовалась чемлибо помимо красоты». «Мы,— говорил он о себе и своих единомышленниках,— постоянно искали в поэзии единственного убежища от всяких житейских скорбен, в том числе и гражданских». Творчество бессознательно и бесцельно, утверждали сторонники «искусства для искусства», оно «бред неясный», «безумная прихоть певца»

В 1856 г. Некрасов писал Л. Н. Толстому: «Роль писателя есть прежде всего роль учителя и по возможности заступника за безгласных и униженных».