22 марта 1966 года Валентин Овечкин писал Александру Твардовскому: «Приветствую появление в «НМ» рассказов моего бывшего земляка курянина Евгения Носова. Не потому, что он курянин, а потому, что рассказы хороши. Теплые, человечные, умные. Писатель он серьезный, вырос па моих глазах, и если привлечь его как следует к журналу, от него можно ждать только добра». Среди писателей, работающих на материале деревенской жизни по преимуществу, Евгений Иванович Носов — самый экономный на слово и, быть может, не менее сильный, нежели Василий Белов.

Евгений Носов долго и упорно совершенствовался в искусстве писать кратко (книги «На рыбачьей тропе», 1958; «Тридцать зерен», 1961), художественно спрессовывать жизненные впечатления до плотности зерна. Он придерживается классических традиций и ближе других к классическому совершенству и завершенности. Его рассказы «Во субботу, день ненастный...», «Варька», «Шуба», «Подпасок», «За долами, за лесами», «Течет речка», маленькие повести «Шумит луговая овсяница», «И уплывают пароходы, и остаются берега» соединяют чеховские непосредственность и лаконизм с бунинской отчетливостью рисунка (без его сухости) и безупречностью внутреннего ритма (звука, по слову Бунина). Это поэтическая проза, что, как мы только что видели, проявляется нередко уже и в заглавиях произведений и в том, что можно назвать «напевинкой» в голосе повествователя. Очень точные слова для определения главной особенности Евгения Носова нашел Н. Машовец: «Голос Е. Носова порой застенчив, писатель сторонится назидательно навязывать свое мнение читателю, оценки и суждения, высказываемые им, мягки, личностны, не претендуют на «глобальность». Вместе с сокрытым здесь особым лиризмом в прозе Е. Носова мы всегда чувствуем убежденность, выстраданность позиции автора, его «воспитательный» пафос».

Так же как Виктора Астафьева, внимание Евгения Носова привлекают главным образом самые обыкновенные люди в их обыкновенных делах и заботах, тех самых, из которых складывается текущая жизнь. Косари, доярки, птичницы, телятницы, пастухи и подпаски да сельская интеллигенция—учительницы, библиотекари, председатели колхозов — вот его герои. Кажется, только в повести «Не имей десять рублей»—повести, условно говоря, «городской» — герой Федор Андреевич Толкунов высоко взлетел, да и то лишь чтобы оправдать народную примету: «Высоко сидеть — низко падать». И во всех произведениях писателя— чем бы ни занимались его герои — мы находимся вместе с ними в самой что ни на есть коренной пристенной Руси. И все они «полны красотой человеческой души, отраженной в повседневном, осязаемом деянии». Люди у Евгения Носова говорят на чистейшем русском языке, со специфическими оттенками, свойственными речи изображаемой местности. И, в большинстве, говорят поэтично.

Язык Евгения Носова и его героев богат, часто неожидан, почерпнут он не из словарей, а из непосредственного источника, то есть из самой жизни, потому-то в нем нет ни излишних местных речений, ни искусственно гальванизируемых архаизмов; речь героев не очищается от слов, хотя и недавно, но прочно вошедших в повседневный обиход, даже если изображаются люди преклонного возраста. Среди отличных рассказов Евгения Носова удивляет в особенности своей законченностью этюд, озаглавленный строкой из старой русской песни «Во субботу, день ненастный...». Автор сознательно поставил перед собой цель воссоздать в нем, так сказать, день без событий. Завершив дела в районном центре, он вздумал возвратиться домой на местном самолетике. И вот стоит под дождем на сельском аэродроме. Вместе с ним самолета дожидаются человек пять пассажиров: молоденький лейтенант «с женой, а может, и не с женой», «две девушки», «сумрачный гражданин с портфелем... должно быть, наезжий ревизор». Подошли две женщины, та, что помоложе, держит одноручную корзину, как потом окажется, с живым гусем. Дождь усиливается. Рассказчик решает пересидеть его в ближайшей избушке. Рассказывать о жизни без вранья, лукавства, лжи и стремится, и умеет Евгений Носов.


 



Еще более изобразителен, можно сказать, завидно изобразителен Евгений Носов в рассказах, отличающихся необычной в современной литературе краткостью. Вот как метко, зримо передается им дыхание ночи в восприятии девушки, впервые испытавшей еще не осознанное чувство любви: «Ночь топталась и ходила вокруг костра, отступая перед огнем па несколько шагов и снова сужая круг, и тогда Варька спиной чувствовала ее влажное прикосновение» («Варька»).

На восьми страничках среднего размера Евгений Носов создает образ «подпаска Митьки в глубоко надвинутом картузе». Пока «недвижно висит жидкое, оплавленное солнце в белесом небе», Митька рыщет глазами по торфяникам и лознякам, по буграм и курганам, корм для коров. «Оно, конечно,— размышляет Митька,— хорошо бы теперь свежей резки подвезти. Да где там! Нынче опять упустили кукурузу. Сорняк забил». Глядя за реку, где расположен соседний колхоз «Победа», Митька с завистью думает о том, что у соседей все получше — «стадо раза в три больше, скотина справная... И деревня у них справная... Кукурузный силос возле фермы буртуют...» Смотрит Митька, сравнивает, завидует. Но когда подпаски из «Победы» начинают его задирать, он не позволяет им говорить обидное ни о своем селе, ни о колхозе. И мы соглашаемся с дедом Колей: Митька, «может, больше ихнего Сорокина за колхоз думает...» («Подпасок», 1963).

В написанном мягкими тонами и полутонами рассказе «Варька» (1964) Евгений Носов сумел передать смутные томления зарождающейся любви у школьницы Варьки, не используя ни одного «идеального», «романтического» слова, метафоры, сравнения, Чувство это прорывается в ее мимолетном доброжелательном взгляде на цыганенка Сашку, в радости, которую она испытывает, глядя на Ленку, готовящуюся к свиданию, в неожиданной ночной встрече с Сашкой. «Она замерла, охваченная мгновенно налетевшим чувством сладкого и знобкого смятения. Тотчас припомнился внимательно-тягучий Сашкин взгляд, каким он посмотрел на нее давеча возле тракторной будки и который Варькина память, помимо ее желания, оказывается, ревниво припрятала в своих самых тайных глубинах — припрятала даже от нее самой, еще не умевшей ничего беречь долго и серьезно».

Когда появились рассказы «За долами, за лесами» (1966), «Шуба» (1962), «Домой за матерью», «Пятый день осенней выставки» (1966), «Течет речка...» (1969), повесть «И уплывают пароходы, и остаются берега» (1970), критики согласно зачислили автора в «деревенщики» и заговорили об идеализации им старой, деревенской, патриархальной России, ее специфического национального реквизита, начиная с церквей и кончая нравственными устоями, создававшимися и закреплявшимися на протяжении веков.

Дума и страсть его - Россия. Пишет о ней Евгений Носов со стыдливой нежностью и лаской, что не мешает ему оставаться по-русски отзывчивым и внимательным ко всему, что — не русское. С какой любовью написаны им портрет цыганенка Сашки в рассказе «Варька» и фигуры негров в рассказе «Домой за матерью»! В ответах на вопрос о судьбе истоков и устоев Евгений Носов остро полемичен и — позитивен. Он убедительно показывает, что выработанные веками принципы народной нравственности, народного мироотношения и миропонимания не раз выдерживали самые трудные испытания. Тем не менее они не могут оставаться неизменными. Вот и в паше время берега их атакуют непрерывные штормы.

Конечно, наивно приписывать автору взгляд на Савойю как па олицетворение всего прочного, крепкого в уходящей России. Не считает он и «туристов» олицетворением того, что должно прийти ей на смену. Но есть глубокий смысл в словах незадачливого героя повести: «Онега теперь не паша. Теперь вам ею владеть. Какие дела вы тут на ей будете делать, — с вас спрос. А мы свое уже все поделали на этом свете. И топором помахали, и государство сынами снабдили...» В. Чалмаев полагает, что Евгений Носов не спешит с ответами на самые трудные вопросы, им же самим поставленные. Думается, по крайней мере, на один из них он все же отвечает недвусмысленно: выработанные народом принципы миропонимания, стократ усиливаясь от соединения с величайшим социально-политическим идеалом, становятся неодолимыми. Эта мысль и лежит в глубинах рассказа «Красное вино победы» (1969) и двух военных повестей Евгения Носова — «Шопен, соната номер два» (1973) и «Усвятские шлемоносцы» (1977).