Роман И. А. Гончарова «Обломов» согрет двумя ис­ториями любви: Ольги Ильинской и Агафьи Матвеев­ны Пшеницыной.

Знакомство Ильи Ильича с Ольгой перевернуло всю его жизнь. Эта девушка — деятельная, страстная натура — много сделала для спасения Обломова от его лени и апатии. Образом этой героини И. А. Гончаров решал проблему равенства женщины. Эта целеуст­ремленная, волевая девушка стоит в ряду лучших ге­роинь русской литературы. Автор подчеркивает простоту и естественность своей героини: «… В редкой девице встретишь такую простоту и естественную свободу взгляда, слова, поступка. У ней никогда не прочтешь в глазах: «Теперь я подожму немного губу и задумаюсь – я так недурна». Взгляну туда и испугаюсь, слегка вскрикну, сейчас подбегут ко мне. Сяду у фортепьяно и выставлю чуть-чуть кончик ноги»… Ни жеманства, ни кокетства, никакой лжи, никакой мишуры, ни умысла!». Внешность ее тоже не была примечательной: «Ольга в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миньятюрных рук… Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии. Несколько высокому росту строго отвечала величина головы, величине головы – овал и размеры лица; все это в свою очередь гармонировало с плечами, плечи – со станом… Но образовал чуть заметно выпуклую, грациозную линию; губы тонкие и большею частью сжатые: признак непрерывно устремленной но что-нибудь мысли. То же присутствие говорящей мысли светилось в зорком, всегда бодром ничего не пропускающем взгляде темных, серо-голубых глаз. Брови придавали особенную красоту глазам: они не были дугообразны, не округляли глаз двумя тоненькими, нащипанными пальцем ниточками – нет, это были две русые, пушистые, почти прямые полоски, которые редко лежали симметрично: одна на линию была выше другой, от этого над бровью лежала маленькая складка, в которой как будто что-то говорило, будто там покоилась мысль. 

Ходила Ольга с наклоненной немного вперед головой, так стройна, благородно покоившейся на тонкой гордой шее; двигалась всем телом ровно, шагая легко, почти неуловимо..."

Несмотря на такую непосредственность героини отношение к ней в обществе было неоднозначным: «...глядя на нее, самые любезные из молодых людей были неразговорчивы, не зная, что и как сказать ей

Одни считали ее простой, недальней, неглубокой потому что не сыпались с языка ее ни мудрые сентен­ции о жизни, о любви, ни быстрые, неожиданные и смелые реплики, ни вычитанные или подслушанные суждения о музыке и литературе: говорила она мало и то свое, неважное - и ее обходили умные и бойкие «кавалеры»; небойкие, напротив, считали ее слиш­ком мудреной и немного боялись»'.

Зато Ольгу ценил Штольц, и именно ей он доверил своего друга Обломова. Ольга, стремясь к активной деятельности, желая принести пользу людям, свобод­ная от личных стремлений, с энтузиазмом взялась «пробуждать» Обломова от его вечной спячки. Ей нра­вилось устремлять на него любопытный взгляд, «доб­родушно уязвлять его насмешками над лежанием над ленью, над неловкостью... У ней, в умненькой го­ловке, развился уже подробный план... она мечтала как «прикажет» ему прочесть книги... потом читать каждый день газеты и рассказывать ей новости, пи­сать письма в деревню, дописывать план устройства имении, приготовиться ехать заграницу...»

Девушке нравилось сознавать себя властной над Обломовым: «И все это чудо сделает она, такая роб­кая, молчаливая, которой до сих пор никто не слу­шался, которая еще не начала жить! Она — виновни­ца такого превращения!.. Она даже вздрагивала от гордого, радостного трепета; считала это уроком, назначенным свыше».

И ей удается пробудить Обломова к жизни Если раньше мы видели его в засаленном халате, постоянно лежащим на диване, обрюзгшим не по летам, то после знакомства с Ольгой его образ жизни резко изменился: «Встает он в семь часов, читает, носит куда-то кни­ги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или по крайней мере самоуверенности Халата не видать на нем... Обломов сидит с книгой или пишет в домашнем пальто; на шее надета легкая косынка-воротнички рубашки выпущены на галстук и бле­стят, как снег. Выходит он в сюртуке, прекрасно сши­том, в щегольской шляпе... Он весел, напевает...»

Но изменился не только Обломов. Изменилась и Ольга: постоянно общаясь с Ильей Ильичом, она влюбляется.

«Она любит меня, в ней играет чувство ко мне. Воз­можно ли? Она обо мне мечтает; для меня пела она так страстно...» - такие мысли пробудили в Обломове гордость за себя. Но одновременно рождается мысль о том, что такого не может быть: «Любить меня, смеш­ного, с сонным взглядом, с дряблыми щеками...»

Но Обломов, как в прежней своей службе и увлече­ниях, и в любви также не настойчив и не уверен в себе Стоило ему предположить, что Ольга равнодушна к нему, как он снова готов погрузиться в прежнюю спячку: «Нет, это тяжело, скучно! — заключил он. — Переду на Выборгскую сторону, буду читать, буду за­ниматься, читать, уеду в Обломовку... один! — приба­вил потом с глубоким унынием. — Без нее! Прощай, мои рай, мой светлый, тихий идеал жизни!»

Он не пошел ни на четвертый, ни на пятый день; не читал, не писал, отправился было погулять, вышел на пыльную дорогу, дальше надо в гору идти.

«Вот охота тащиться в жар!» — сказал он сам себе, зевнул и воротился, лег на диван и заснул тяжелым сном, как, бывало, сыпал в Гороховой улице, в запы­ленной комнате, с опущенными шторами».

Постепенно их взаимоотношения определились: «любовь делалась строже, взыскательнее, стала превращаться в какую-то обязанность, явились взаим­ные права». Но вместе с тем оставалось и прежнее про­тивостояние: «... она перешла к деспотическому про­явлению воли, отважно напоминала ему цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспре­станно вызывала наружу его ум...

И он бился, ломал голову, изворачивался, чтоб не упасть тяжело в глазах ее...



























 




























Иногда только соберется он зевнуть, откроет рот — его поражает ее изумленный взгляд: он мгновенно сомкнет рот, так что зубы стукнут. Она преследовала малейшую тень сонливости даже у него на лице...

Еще сильнее, нежели от упреков, просыпалась в нем бодрость, когда он замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нем появлялась лихорадка жизни, сил, деятельно­сти...»

Наконец Обломов приходит к мысли, что любовь Ольги к нему — ошибка, «... это только приготовление к любви, опыт, а он — субъект, который подвернулся первый, немного сносный, для опыта, по случаю...» Илья Ильич честно доносит свою мысль до Ольги в письме, заодно прощаясь с ней. Но и это испытание Ольга выдержала, сумев разобраться и в своих чувст­вах, и в чувствах Обломова. После объяснения в аллее наступило время безоблачного счастья, но Ольга ино­гда «впадала в тягостную задумчивость: что-то холод­ное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от меч­ты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день...

Она искала, отчего происходит эта неполнота, не­удовлетворенность счастья? Чего недостает ей? Что еще нужно?..

Что ж за дело, что не на всякий взгляд ее он отвеча­ет понятным взглядом, что не звучит иногда в его голосе, что ей как будто уже звучало однажды, не то во сне, не то наяву...»

А что же Обломов? А он «... не учился любви, он за­сыпал в своей сладостной дремоте... По временам он начинал веровать в постоянную безоблачность жиз­ни, и ему опять снилась Обломовка...» А если мы вспомним разговор Ильи Ильича со Штольцем, то увидим тот идеальный образ спутницы жизни, кото­рый рисуется в его воображении: «... Кругом его само­го резвятся его малютки, лезут к нему на колени, ве­шаются на шею; за самоваром сидит... царица всего окружающего, его божество... женщина! жена!.. По­том, обняв жену за талию, углубиться с ней в беско­нечную, темную аллею; идти с ней тихо, задумчиво, молча или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья как биение пульса; слушать, как сердце бьет­ся и замирает...» Мы видим, что идеал будущей жизни Обломова — созерцательный. Это та же Обломовка, но с нотами, книгами, роялем и изящной мебелью.

Как заметил Р. Рубинштейн, в идеале женщины, жены Обломова «два начала, причем одно из них встретиться в Ольге, другое — в Пшеницыной. Сразу же после гуляния жена ждет Обломова на балконе, в блузе и чепце, и дарит ему роскошный поцелуй. Но тут же: «Чай готов!»... нет здесь яркой страсти, кото­рой Обломов боялся, — лишь спокойная любовь».

Не думаю, что Ольгу устроил бы тот образ жизни, который виделся Обломову. Да он до женитьбы дело так и не довел. Даже те «странные» взгляды на него (как на жениха) со стороны гостей Ильинских наво­дят на него ужас. Обломов беспокоится о репутации Ольги, боится скомпрометировать ее, понимая при этом, что он должен сделать предложение. Ругая За­хара за то, что тот распространяет слухи о предстоя­щей женитьбе, Обломов описывает ему все те сложно­сти, которые связаны с этим шагом и... сам ужасается!

Безденежье, неустроенность имения, долги — все это представляется неразрешимым Илье Ильичу и поро­ждает уже другие мысли: «Господи! Зачем она любит меня? Зачем я люблю ее? Зачем мы встретились?.. И что это за жизнь, все волнения да тревоги! Когда же будет мирное счастье, покой?» Он «все доискивался... такого существования, которое было бы исполнено со­держания, и текло бы тихо, день за днем., капля по ка­пле, в немом созерцании природы и тихих, едва пол­зущих явлениях семейной, мирно-хлопотливой жиз­ни. Ему не хотелось воображать ее широкой, шумно несущейся рекой, с кипучими волнами, как вообра­жал ее Штольц». Поэтому Обломов избегает встреч с Ольгой, незаметно возвращаясь к своему прежнему образу жизни, но теперь уже на Выборгской стороне, в доме Агафьи Матвеевны Пшеницыной; Ольга пони­мает, что ошиблась в Обломове, что ни сейчас, ни че­рез год он не устроит свои дела, и расстается с ним: «... Я думала, что я оживлю тебя, что ты можешь еще жить для меня, — а ты уж давно умер... Камень бы ожил от того, что я сделала... Я узнала недавно толь­ко, что я любила в тебе, что я хотела, чтоб было в тебе, что указал мне Штольц, что мы выдумали с ним. Я любила будущего Обломова!»

Агафья Матвеевна Пшеницына — полная противо­положность Ольге. «Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у ней почти со­всем не было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки белые, но жесткие, с высту­пившими наружу крупными узлами синих жил». Не­далекая, она находит счастье в хлопотах по дому, за­боте о детях и... Обломове. Она — воплощение той «об­ломовской»   жены-хозяйки,  одно  из  начал  мечты Ильи Ильича: « Она все за работой, все что-нибудь гла­дит, толчет, трет...» Получив в свои руки еще и хозяй­ство Обломова, «Агафья Матвеевна выросла... и жизнь закипела и потекла рекой».

«Постепенная осадка дна морского, осыпанье гор, наносный ил, с прибавкой легких вулканических взрывов — все это совершилось всего более в судьбе Агафьи Матвеевны, и никто, всего менее она сама, не замечал это» — так пишет автор о зародившемся лю­бовном чувстве к Обломову этой героини. Хлопоты ее — это уже не просто заботы хозяйки о жильце. Она бурно переживает неудавшееся блюдо, не спит, если Илья Ильич задержался в театре или засиделся у Ива­на Герасимовича, просиживает ночи напролет у его постели, когда Обломов сделался болен; похудела и сделалась «точно каменная», когда Обломов всю зиму «был мрачен, едва говорил с ней, не заглядывал к ней».

Причину любви Агафьи Матвеевны автор видит в том, что Илья Ильич не был похож на тех людей, кото­рых эта женщина видела прежде. «Илья Ильич ходит не так, как ходил ее покойный муж,., глядит он на всех и на все так смело и свободно, как будто требует покорности себе. Лицо у него не грубое, не краснова­тое, а белое, нежное; руки не похожи на руки братца... Белье носит тонкое, меняет его каждый день, моется душистым мылом, ногти чистит — весь он так хорош, так чист, может ничего не делать и не делает... Он ба­рин, он сияет, блещет! Притом он так добр: как мягко он ходит, делает движения... И глядит он и говорит так же мягко, с такой добротой... ». Теперь «все ее хо­зяйство, толченье, глаженье, просеванье и т. п. — все это получило новый, живой смысл: покой и удобство Ильи Ильича».

А Обломов с присущим ему «барским» эгоизмом как должное воспринимал заботы о нем хозяйки и «не понимал,.. какую неожиданную победу он сделал над сердцем хозяйки». «Его отношения к ней были гораз­до проще: для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно дви­жущихся локтях,., во всезнании всех домашних и хо­зяйственных удобств воплощался идеал того необо­зримого как океан и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей». Ему нравилось шу­тить с этой женщиной, смотреть на нее, но не было скучно, если он не видал ее. «Тоски, бессонных ночей, сладких и горьких слез — ничего не испытал он». Живя у Пшеницыной, «... у него не рождается ника­ких самолюбивых желаний, позывов, стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни зла, ни добра, что празден он и не живет, а прозяба­ет». Именно к такой жизни всегда стремился наш ге­рой и, наверное, именно такая женщина нужна ему была после «воспитания» его требовательной Ольгой. Обломову не нужно было переживать о том, что поду­мает о нем Агафья Матвеевна, «... что сказать ей, как отвечать на ее вопросы, как она взглянет...»

Весь смысл жизни для Агафьи Матвеевны настоль­ко стал заключаться в Обломове, что в трудный период (когда все доходы уходили за долги братцу) она пере­живает не из-за своих детей, а о том, «... как вдруг ба­рин... станет кушать вместо спаржи репу с маслом, вместо рябчиков баранину, вместо гатчинских форе­лей, янтарной осетрины — соленого судака, может быть, студень из лавочки...» Автор с неприкрытой иро­нией повествует о том, как Агафья Матвеевна решает­ся поехать к мужниной родне, чтобы взять у них денег. Она твердо уверена, что «они сейчас дадут, как узнают, что это для Ильи Ильича. Если б это было ей на кофе, на чай, детям на платье, на башмаки или на другие по­добные прихоти,... а то на крайнюю нужду, дозарезу: спаржи Илье Ильичу купить, рябчиков на жаркое, он любит французский горошек...» Получив отказ, она решается заложить жемчуг, полученный в приданое, потом серебро, салоп... В лице Агафьи Матвеевны Об­ломов обрел свое счастье: «Вглядываясь, вдумываясь в свой быт.., он, наконец, решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществил­ся, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспеч­ное течение жизни...» После смерти Обломова жизнь Агафьи Матвеевны потеряла всякий смысл: «Она по­няла, что проиграла и просияла ее жизнь, что бог вло­жил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда...»

И Ольга Ильинская, и Агафья Матвеевна очень много сделали для Обломова. Но нельзя думать (при всей кажущейся бездеятельности Ильи Ильича), что он только брал. Он духовно обогатил Ольгу, помог ей повзрослеть, подготовил к будущим отношениям с Андреем; своим существованием Обломов составил тихое счастье Агафьи Матвеевны.