Неотъемлемой частью художественного процесса второй половины XX века стало возвращенное народу творчество писателей, либо в свое время сбившихся на крутых поворотах истории с правильного пути, оказавшихся в стороне от своего народа, разошедшихся с ним, либо по другим причинам отсутствовавших в его духовной атмосфере. Возвращение их не проходило гладко, сопровождалось порой острейшими спорами, о чем свидетельствуют, например, вызвавшая ожесточенную и длительную дискуссию статья В. Архипова об уроках Бабеля или выступление П. Выходцева февраля 1969 года на страницах «Правды» по поводу издания в серии «Библиотека поэта» стихотворений и поэм А. Белого, О. Мандельштама, М. Цветаевой и других. С неослабевающей интенсивностью работа по возвращению в духовную жизнь народа искусственно устраненных из литературного процесса или несправедливо забытых писателей продолжалась и на протяжении всех 60-х годов. Читатель получил как рассказы, повести, очерки, поэмы, не переиздававшиеся со второй половины 30-х годов, так и произведения, либо не законченные их авторами, либо не увидавшие в свое время света.

Наибольший резонанс вызвала первая публикация одних, перепечатка других повестей («Сокровенный человек», «Епифанские шлюзы», «Город Градов», «Джан», «Ямская слобода») Андрея Платонова (1899—1951), названного Константином Паустовским, по свидетельству Юрия Казакова, «гениальным писателем, лучшим русским стилистом»2, и первая публикация романа «Мастер и Маргарита» (1928— 1940) Михаила Булгакова (1891—1940). Наряду с творчеством Сергея Есенина, Ивана Бунина эти произведения оказали заметное влияние на художественное развитие писателей, пришедших в литературу после войны. Они способствовали повышению у молодой генерации писателей интереса к вечным вопросам (особенно в нравственном аспекте), заметно понизившегося на предыдущем этапе развития русской литературы, к усилению значения авторской мысли в проблемном и структурном планах художественных произведений, более смелому обращению к героям, склонным к философской рефлексии, что усиливало аналитическое начало в произведениях, расширяя одновременно арсенал изобразительных средств, в частности за счет разных форм условности: метафорических структур, развернутых символов, фольклорных реминисценций, трансформаций мифов, легенд, притч и утопий. Автор докторской диссертации «Язык Андрея Платонова», защищенной в 1983 г. в Мичиганском университете, определив стиль нашего писателя как «очень оригинальный», правильно усматривал главную его особенность в нетрадиционности использования стилистических форм, неожиданной подмене одних другими, что обновляет, освежает повествование.

Исследователи убедительно показали, что в литературном плане Андрей Платонов опирался на «здоровые» элементы творчества Достоевского, в частности, по наблюдению польского ученого Т. Позняк, был поклонником выражавшегося в доброте, самопожертвовании этического идеализма героев великого писателя.
Бывший рабочий (слесарь в депо, мелиоратор, строитель электростанций), Андрей Платонов неколебимо верил в освобождающую, распрямляющую, взращивающую силу социализма.




 




В издаваемом книготорговцем А. Нейманисом (неизменно подчеркивающим свое недоброжелательное отношение к русской литературе) в Мюнхене специальном каталоге в связи с книгой А. Платонова «Сокровенный человек» (Ярославль, 1983) говорилось: «Любимые герои Платонова машинисты, умельцы-механики, крестьяне-бедняки, странники, рядовые солдаты революции и войны, изработавшиеся старики, дети, рано повзрослевшие от нужды и забот. Святая любовь к своим героям, к жизни — придала ) прозе Платонова исключительную красоту, удивительную человечность». Почти единодушно признается и тот факт, что в прозе Андрея Платонова эти качества соединяются с нерушимой верой писателя в социализм. Кажется, лишь М. Геллер пытался опровергнуть этот бесспорный факт на том основании, что, будто бы, вслед за философом Н. Ф. Федоровым, наш писатель целиком был поглощен идеей бессмертия человека, отрицаемой коммунистическим учением.

Зарубежный мир сравнительно поздно «открыл» Андрея Платонова и отнесся к нему неоднозначно. Рассказ «Третий сын» привел в восхищение Э. Хемингуэя. В изданной во Франкфурте-на-Майне (ФРГ) книге «Чтения. 1960—971» выдающийся немецкий писатель Стефан Хермлин поместил обстоятельное эссе «Платонов», особо акцентируя внимание на трагически-напряженном восприятии нашим писателем жизни, неподдельной чуткости его к чужой боли, утонченно-интеллектуальной манере художника, влюбленного в простых рабочих, крестьян, железнодорожников, студентов, изображающего их так, как до него их никто не изображал. «Феномен Платонова»,— так назвал (!. Хермлин тайну очарования его героев, заключающуюся и том, что на них «лежит не только печать несомненной реальности, в которой они действуют и которая знакома нам по нашим наблюдениям и историческому опыту, но и печать некоего ореола, которым они окружены, некоего фи-лософско-зтического измерения, в котором они движутся» (с. 114). Восхищаясь умением писателя, оставаясь на почке реальности, соединять далекие универсумы, С. Хермлин замечал, что героям Андрея Платонова присущи «все чер-п,1 уже известного, по-земному неприкрашенного, и в то же время они ведут свою родословную от мифов и сказок».

Кэрол Оутс писала: «Не так уж много у Платонова ярости, а его красота являет собой красоту абстрактной силы, нравственной непоколебимости, прославления добродетелей, которые сейчас, вероятно, столь же старомодны в России, как и на Западе,— отождествление души человека с большой коллективной и святой душой его народа». По ее мнению, «Платонов завораживает нас своей грубоватой, примитивной непосредственностью. Его рассказы — это притчи о человеческой силе, о странствиях, совершаемых людьми в поисках «счастья». Как старинные притчи, его произведения черпают силы из исконной веры... в чудотворную мощь человеческого общественного духа, получающего свое выражение в русских крестьянах и рабочих и в машинах, которые несут им спасение... Платонов... совершенно серьезно относится к мифу об особой судьбе коммунистического государства и без колебаний восторженно пишет о его солдатах...», прославляя слияние личности с коллективом. И это, считает Джойс Кэрол Оутс, делает его совершенно чуждым американцам.

К счастью, в обширной литературе, созданной в последние десятилетия о творчестве Андрея Платонова, такие «откровения» — исключения.