После революции 1917 года русская литература стала пополняться произведениями нового направле­ния — социалистического реализма. Труды совет­ских писателей повествовали о событиях граждан­ской войны, коллективизации, о строительстве ново­го мира. Но для этого же периода характерно появление произведений, авторы которых высказы­вали сомнения в правомерности совершаемых госу­дарством действий, пророчески предупреждая об опасностях, поджидавших теорию социализма на пути превращения ее в действительность.

Прогнозы осуществления социалистической идеи, представляли собой довольно неожиданную и безот­радную картину. Жанр подобных произведений был назван «антиутопией» в сопоставлении с утопически­ми произведениями прошлого. В отличие от утопии, то есть, изображения идеаль­ного общества, антиутопия отображает эпохальные события в их истинном и даже немного утрирован­ном свете, ставят человека перед нравственным вы­бором. Зарубежная литература знаменита такими произведениями подобного жанра, как: «О дивный новый мир» О. Хаксли, «Скотный двор» и «1984» Дж. Оруэлла.

В русской литературе главными произведения­ми-антиутопиями являются роман Евгения Замятина «Мы» и повесть Андрея Платонова «Котлован». В те­чение длительного периода они были под запретом. Но в настоящий момент именно эти произведения дают возможность читателю осмыслить трагедию че­ловека в тоталитарном государстве. Уже в первые по­слереволюционные годы, наполненные вдохновением созидания светлого будущего, писатели сумели спрог­нозировать неминуемую катастрофу казарменного социализма.

Временные рамки повествования в повести «Кот­лован» предельно сжаты. Но автор сумел довольно емко осветить в нем важные для себя философские, социальные и нравственные проблемы.



























 




























Главный герой повести Вощев — человек думаю­щий, критически оценивающий все, что происходит вокруг. Он принимает участие в строительстве обще­пролетарского дома — потенциального Дома Счастья. Именно об этом — о счастье, мечтают пролетарии-эн­тузиасты, задействованные в рытье котлована для бу­дущего дома. Есть мечта: «Детство вырастет, радость сделается мыслью и будущий человек найдет себе по­кой в этом прочном доме...». И есть реальность: «уны­ло и жарко начинался долгий день; солнце, как слепо­та, находилось над низовою бедностью земли; но дру­гого места для жизни не было дано». Люди жертвуют своим здоровьем, они «...были худы, как умершие, тесное место меж кожей и костями у каждого было за­нято жилами, и по толщине жил было видно, как мно­го крови они должны пропускать во время напряже­ния труда и все-таки верят, что счастье есть, что оно возможно». Строители котлована работают не для себя, они смотрят в будущее, готовят счастье для но­вых поколений: «Пусть сейчас жизнь уходит, как те­ченье дыханья, но зато посредством устройства дома ее можно организовать впрок — для будущего непод­вижного счастья и для детства». Ради будущего, ради мечты попираются личные интересы. Через все про­изведение проходит всеобщая надежда, что еще не­много усилий, и оно наступит, это «будущее непод­вижное счастье». Но мечты разбиваются, сталкива­ясь с суровой реальностью. Люди, строящие утопический город счастья, с каждым своим шагом уничтожают надежду на чудо. Небрежное отношение к собственной личности, забвение собственной жизни ради эфемерного «общепролетарского» счастья поро­ждают такое же отношение к другим людям. Для творцов будущего не имеет значения ценность отдель­но взятой человеческой жизни. «Ты кончился, Сафронов! Ну и что ж? Все равно я ведь остался, буду теперь как ты. Ты вполне можешь не существовать»,— вот такая эпитафия на смерть собрата.

Но что же это за счастье, на создание которого за­трачены такие силы. По общему мнению, оно должно быть одинаковым и неизменным для всех, останов­ленным и бесповоротным. Общепролетарский дом призван «организовать жизнь впрок для будущего не­подвижного счастья». Один из героев «счастье буду­щего» представлял себе в виде «синего лета, освещен­ного неподвижным солнцем».

Но все мечты о счастье исчезают со смертью На­сти — девочки, олицетворявшей то новое поколение, для которого строители жертвовали собой и другими.

«Вощев стал в недоумении над этим утихшим ребен­ком,— он уже не знал, где теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убеж­денном впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина ста­ла бы радостью и движением?» Таким образом, писа­тель указывает на то, что только ценность человече­ской жизни может стать мерилом счастья. «Не убыва­ют ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки? Дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет? »