Когда на следующее утро, ровно в одиннадцать часов, Раскольников вошел в полицейскую часть и попросил доложить о себе Порфирию Петровичу, то даже удивился тому, как долго его не принимали. А по его расчету его давно ждали здесь.
Порфирий Петрович был один. Кабинет его была комната ни большая, ни маленькая; стояли в ней: большой письменный стол перед диваном, обитым клеенкой, бюро, шкаф в углу и несколько стульев - все казенной мебели, из желтого отполированного дерева. В углу в перегородке была запертая дверь. Порфирий Петрович встретил своего гостя с самым веселым и приветливым видом.
- А, почтеннейший! Вот и вы... в наших краях... - начал Порфирий. - Вот сюда-с, на диванчик.
- Я вам принес эту бумажку... об часах-то... вот-с. Так ли написано?
- Так, так... не беспокойтесь.
- Вы, кажется, говорили вчера, что желали бы спросить меня... форменно... о моем знакомстве с этой... убитой? - начал Раскольников.

- Да не беспокойтесь! Время терпит, - пробормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола. - Знаете, я принимаю вас здесь, а ведь квартира-то моя вот тут же за перегородкой... казенная. Казенная квартира, знаете, это славная вещь.
Разговор о казенной квартире вызвал злобу Раскольникова, и он не смог удержаться от насмешливого замечания.
- А знаете что, - спросил вдруг он, - ведь это существует, кажется, такое юридическое правило, такой прием. Следователь начинает издалека, чтобы усыпить осторожность подозреваемого, а потом огорошить его каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом.

Порфирий Петрович засмеялся.
- Значит, вы считаете, что я вас казенной квартирой-то того... а? - Он прищурился и подмигнул.
- Порфирий Петрович, - начал Раскольников решительно, но с довольно сильной раздражительностью, - вы пригласили меня для каких-то допросов. Я пришел, и если вам надо что, так спрашивайте, не то позвольте уж мне удалиться. Или отпустите меня сейчас, или извольте спрашивать по форме.
- Господи! Да что вы? Да об чем вас спрашивать? Да и время терпит, терпит... Я рад, что вы наконец к нам прибыли. Я как гостя вас принимаю.
«Да что он, в самом деле, что ли, хочет внимание развлечь глупою своею болтовней? » - подумал Раскольников.
- Да, кстати, вот вы о форме изволили упомянуть. Форма - вздор, форма никуда не уйдет.

Формой нельзя на каждом шагу стеснять следователя. Иной раз только по-дружески поговоришь, ан и выгоднее. Дело следователя ведь это, так сказать, свободное художество, в своем роде... Вы ведь в юристы готовитесь, Родион Романович?
- Да, готовился...
- Так вот, подумайте сами. Считаю я, например, того, другого, третьего за преступника, ну зачем буду я его раньше срока беспокоить, хотя бы я и улики против него имел. Посади я его рано, так определенность-то, ему, пожалуй, нравственную опору придаст. А оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждую минуту, что я все знаю, и денно и нощно слежу за ним, так ведь, ей-богу, право-с, сам придет. Прямо мне в рот и влетит, я его и проглочу-с, а это уж очень приятно! Вы не верите?
«Урок хорош! Но зачем же ему мне подсказывать? На больные нервы мои он рассчитывает!.. Или что-то приготовил. Ну что ж, посмотрим», - думал Раскольников, холодея.
Когда рассуждения следователя ему окончательно надоели, Раскольников встал с дивана.
- Порфирий Петрович! - проговорил он громко и отчетливо, хотя едва стоял на дрожавших ногах, - я вижу ясно, что вы подозреваете меня в убийстве. С своей стороны, объявляю вам, что все это мне давно уже надоело. Если вы имеете право меня законно преследовать, то преследуйте. Но смеяться себе в глаза и мучить себя я не позволю.
Вдруг губы его задрожали, глаза загорелись бешенством, и сдержанный до сих пор голос зазвучал.

- Не позволю-с! - крикнул он вдруг изо всей силы, стукнув кулаком по столу.
- Ах, Господи, да что это вы, - вскрикнул, по-видимому, в совершенном испуге Порфирий Петрович. Он засуетился, открыл окно и подал стакан с водой, который Раскольников выпил машинально. - Родион Романович, ведь я понимаю настроение ваше душевное. Ведь я знаю, как вы квартиру-то нанимать ходили, под самую ночь, да в колокольчик стали звонить, да про кровь спрашивали, да работников и дворников с толку сбили. Ведь вы так себя с ума сведете.
Раскольников почувствовал, что жар выступал во всем его теле. В глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни одному его слову.
- Лжете вы все! - вскричал он, - я не знаю ваших целей, но вы лжете... одним словом, - настойчиво и громко сказал он, вставая и немного оттолкнув при этом Порфирия, - одним словом, я хочу знать: признаете ли вы меня окончательно свободным от подозрений или нет? Повторяю вам, что не могу дольше переносить, я не дам себя мучить. Арестуйте меня, обыскивайте меня, но извольте действовать по форме! Не смейте! - он схватил фуражку и пошел к дверям.

- А сюрпризик-то не хотите посмотреть? - захихикал Порфирий.
- Какой сюрпризик? что такое? - спросил Раскольников, с испугом глядя на Порфирия.
- Сюрпризик-с, вот тут, за дверью у меня сидит, хе-хе-хе!.А дверь заперта, вот ключ.
- Лжешь ты все! - завопил Раскольников, - ты лжешь и дразнишь меня, чтоб я себя выдал...
- Да уж больше и нельзя себя выдать. Не кричите, ведь я людей позову!
В это время у самых дверей послышался как бы шум.

Шум вдруг быстро увеличился, и дверь немного приотворилась.
- Да что там такое? - встревоженно спросил Порфирий Петрович.
- Арестанта привели, Николая, - послышался чей-то голос.
- Рано! Не время! - крикнул Порфирий.
За дверями несколько секунд продолжалась борьба, вдруг они распахнулись и какой-то очень бледный человек шагнул прямо в кабинет.
- Чего ты? - спросил Порфирий в изумлении.
- Виноват! Мой грех! Я убивец! - вдруг произнес Николай, задыхаясь, недовольно громким голосом.
- Как... ты... Как... Кого ты убил?
- Алену Ивановну и сестрицу ихнюю, Лизавету Ивановну. Я убивец... показание даю... - произнес Николай.
Раскольников направился к выходу. Порфирий нетерпеливо ждал его ухода.
- А сюрпризик-то так и не покажете? - проговорил Раскольников.
- Говорит, а у самого еще зубки во рту один о другой колотятся, хе-хе! Ну-с, до свиданья-с.
- По-моему, так прощайте!
- Как Бог приведет-с, как Бог приведет-с! - пробормотал Порфирий с искривившеюся как-то улыбкой. - Теперь на именины-с?


 




- На похороны-с.

- Да, бишь, на похороны! Здоровье-то свое берегите, здоровье-то.
Раскольников пришел прямо домой. На похороны он, разумеется, опоздал, но на поминки поспеет, и там он увидит Соню.
Вдруг медленно отворилась дверь и показалась фигура вчерашнего мещанина. Человек остановился на пороге, посмотрел молча на Раскольникова и ступил на шаг в комнату.

- Что вам? - спросил помертвевший Раскольников.
Человек помолчал и вдруг глубоко, чуть не до земли поклонился ему.
- Что вы? - вскричал Раскольников.
- Виноват, - тихо произнес человек.
- В чем?
- В злых мыслях.
Оба смотрели друг на друга.
- Это я сказал. Как вы изволили тогда приходить, может, во хмелю, и дворников к квартальному звали, и про кровь спрашивали, обидно мне стало. Сна лишился.
Раскольников начал понимать.
- Так вы из того дома?
- Да, я там же у ворот со всеми стоял.
- Это вы сказали Порфирию, что я приходил?
- Какому Порфирию?
- Да следователю.
- Я. Сегодня перед вами за минуточку был. И все слышал, все, как он вас истязал. Я все время за перегородкой просидел.

- Как? Так это вы-то были сюрприз?
- Он много попрекал, что я поздно донес ему. Говорит, знал бы я такое дело, я б его с конвоем потребовал. А как привели Николая, так он меня и отпустил.
Мещанин остановился и опять положил поклон, коснувшись перстом пола.
- За оговор и за злобу мою простите.
- Бог простит, - ответил Раскольников, и как только произнес это, мещанин поклонился ему, но уже не земно, а в пояс, медленно повернулся и вышел из комнаты.
Часть пятая
Утро, последовавшее за роковым для Петра Петровича объяснением с Дунечкой и с Пульхерией Александровной, принесло ему свое отрезвляющее действие, он понял, что уже ничего нельзя поправить. Неприятности, как нарочно, следовали одна за другой. Даже в сенате его ждала какая-то неудача по делу. Особенно же раздражал его хозяин квартиры Андрей Семенович Лебезятников, он сидел почему-то все это утро дома.
С этим господином у Петра Петровича установились какие-то странные отношения. Лужин остановился у него по приезде в Петербург не из одной только скаредной экономии. Еще он слышал о своем бывшем питомце, как об одном из самых передовых прогрессистов и даже как об играющем значительную роль в иных любопытных молодежных кружках. Через него Петр Петрович хотел познакомиться с новыми веяниями в общественной жизни, это, как он надеялся, могло помочь ему сделать карьеру в Петербурге.

Конечно, он быстро успел разглядеть в Андрее Семеновиче чрезвычайно пошленького и простоватого человека, который с некоторого времени стал его просто раздражать...
Впрочем, и Лебезятников тоже начинал отчасти тяготиться присутствием своего бывшего опекуна Петра Петровича.
- Какие это там поминки устраиваются у этой... у вдовы-то? - спросил вдруг Петр Петрович.
- Я вам говорил... Да ведь она вас пригласила, я слышал, вы вчера с ней говорили.
- Я никак не ожидал, что эта нищая дура усадит на поминки все деньги, которые получила от этого другого дурака... Раскольникова. Я вчера ей говорил о возможности ей получить, как нищей вдове чиновника, годовой оклад, в виде единовременного пособия. Так уж не за это ли она меня приглашает? Я не пойду.
- Я тоже не намерен идти, - сказал Лебезятников.
- А что вы скажете о дочке покойника? - спросил Лужин.
- Что касается до Софьи Семеновны, то в настоящее время я смотрю на ее действия как на энергетический протест против устройства общества и даже радуюсь, на нее глядя.
- Вы действительно коротко знакомы с этой молодой особой? Мне бы надо ее повидать-с.
- Да зачем? - с удивлением спросил Лебезятников.
- Я хотел с нею поговорить, а вас прошу при этом присутствовать.
Удивленный Лебезятников ушел и минут через пять вернулся с Соней. Та вошла, по обыкновению своему, сильно робея. Петр Петрович попросил ее сесть, а сам, отведя Андрея Семеновича в сторону, спросил у него о Раскольникове. Услышав, что он пришел, Лужин вернулся к Соне.

- Во-первых, пожалуйста, извините меня, Софья Семеновна, перед вашей мамашей, что я по обстоятельствам не буду у вас на поминках.
- Так-с, скажу-с, сейчас-с, - и Сонечка заторопилась уйти.
- Еще не все-с, - остановил ее Петр Петрович, - по чувству гуманности и-и-и, так сказать, сострадания, предвидя несчастную участь Катерины Ивановны...
- Позвольте спросить, - вдруг сказала Соня, - вы ей изволили говорить о возможности пенсиона?
- Отнюдь нет-с, я намекнул о временном вспоможении вдове умершего на службе чиновника, но, кажется, ваш родитель не выслужил срока и последнее время нигде не служил. Одним словом, надежды никакой.
Соня опять собралась уходить.
- Позвольте, вы еще не дослушали-с. Видя таковое ее положение, я хотел бы сделать что-нибудь по мере сил. Можно было бы устроить в ее пользу подписку, лотерею какую-нибудь. Но это потом, а сейчас благоволите принять для интересов вашей родственницы посильную сумму от меня лично. Весьма и весьма желая, чтобы имя мое по этому поводу не было упомянуто.

И Петр Петрович протянул Соне десятирублевую бумажку, взяв ее из кучки денег, остававшихся на столе. После этого он проводил ее до двери.
Во время этой сцены Андрей Семенович стоял у окна. Когда Соня ушла, он подошел к Петру Петровичу и торжественно протянул ему руку.
- Я все слышал и все видел, - сказал он. - Это благородно и гуманно. Хотя я против частной благотворительности, потому что она не искореняет зла радикально, но ваш поступок мне нравится.
- Э, это все вздор! - бормотал Петр Петрович, несколько в волнении и как-то приглядываясь к Лебезятникову.