В этом мире, еще не пришедшем в себя от пережитых надежд и потрясений, на самой грани после поражения, начинается история Раскольникова. Мы застаем Раскольникова в романе угрюмым, мрачным, мнительным, скрытным, ничем не интересующимся из того, чем интересуются все окружающие, и в то же время гордым, даже надменным - «ужасно высоко себя ценит и, кажется, не без некоторого права на то».           

Однако это только одна сторона личности Раскольникова. Разумихин говорит, что «точно в нем два противоположных характера поочередно сменяются». О Раскольникове можно сказать словами Блока: разве угрюмство «сокрытый двигатель его»? В нем много достоинств, он великодушен, добр, отзывчив, он вНвысОКои ^степени способен любить - мать, сестру, детей, до рожкового замысла хотел жениться, движимый необычным \чувством:  «Она  больная  такая девочка  была… совсем хворая; нищим любила подавать и о монастыре все мечтала… Дурнушка такая… собой. Право, не знаю, за что я  к ней тогда привязался,- вспоминает Раскольников,- кажется, за то, что всегда  больная…  Будь она еще хромая аль горбатая, я бы, кажется, еще больше ее полюбил…  (Он задумчиво улыбнулся.) Так… какой-то бред весенний был…»

Раскольников, еще до убийства, забрел однажды из района Сенной, где он жил, на Острова. «Тут не было ни духоты, ни вони, ни распивочных. Но скоро и эти новые, приятные ощущения перешли в болезненные и: раздражающие. Иногда он останавливался перед какою-нибудь изукрашенною в зелени дачей, смотрел в ограду, видел вдали, на |5алконах и на террасах, разряженных женщин и бегающих в саду детей. Особенно занимали его цветы; он па них всего дольше смотрел. Встречались ему тоже пышные коляски, наездники и наездницы… он остановился и пересчитал свои деньги: оказалось около тридцати копеек… проходя мимо одного съестного заведения, вроде харчевни… он выпил рюмку водки и съел с какою-то начинкой пирог…»

Два мира раззделенные пропастью, но неразрывно связанные друг с другом. Пристально и неотрывно вглядывался Достоевский в улицы, переулки, дома, кабаки, притоны мещанского и просто нищего Петербурга, с их жалким людом, с их горестной участью. Подлинную сущность города он видел не в казовой его внешности, а в социальных контрастах, динамичных и трагических, перетиравших в ветошку любого, попадавшего в их страшные вальцы; в изнурительных и оскорбительных аксессуарах бедности, воспринимаемых с особою остротою бедняком образованным.

Старые противоречия бюрократическо-крепостнического Петербурга не нарушали органической цельности восприятия жизни - они были привычны, понятны, сознание давно приспособилось к ним. А вот новые капиталистические противоречия были необыкновенны и непонятны, они настигали как бы из-за угла, они внушали страх, они обрушивались на человека, по дворянскому своему происхождению вчера еще застрахованного от унижений, по рождению и образованию считавшего себя поставленным вверху.


 





Лев Толстой, родовитый и обеспеченный, весьма трезво писал в 1862 году о процессах дифференциации, происходивших в среде образованных разночинцев:

«…Посмотрите на студента, оторванного от дома, от семьи, брошенного в чужой город, наполненный искушениями для его молодости, без средств к жизни… в кругу товарищей, своим обществом только усиливающих его недостатки, без руководителей, без цели, отстав от старого и не пристав к новому. Вот положение студента за малыми исключениями. Из них выходит то, что должно выходить: или чиновники, только удобные для правительства, или чиновники-профессора, или чиновники-литераторы, удобные для общества, или люди, бесцельно оторванные от прежней среды, с испорченною молодостию и не находящие себе места в жизни, так называемые люди университетского образования, развитые, то есть раздраженные, больные либералы»’.

Уже никто не мог проходить мимо голодающих и холодающих студентов, в головах которых роились «расчеты мелочной и грязной суеты, и юношеских лет прекрасные мечты, погибшая любовь, подавленные слезы, проклятья, жалобы, бессильные угрозы» (Некрасов). «Как и чем живет огромное большинство их,- задавался вопросом Чернышевский,- это богу, конечно, известно, а людям непостижимо». В начале шестидесятых годов при Литературном фонде было создано «Отделение для пособия бедным учащимся», которое считало главнейшей своей целью «доставление молодым людям дешевых квартир и стола».

Раскольников индивидуальность очень яркая. Он  привлекателен, наделен выдающимися способностями, будучи еще только студентом, он написал статью на философско-криминалистическую тему, напечатанную и замеченную. Раскольников независим, совестлив и не хочет быть никому обязанным, но он во власти жестоких обстоятельств, совладать с которыми оказывается ему не под силу. «Он был задавлен бедностью», задолжал всем, заложил за гроши последние имевшиеся у пего вещички, квартирная хозяйка перестала ему отпускать кушанье, и он сидел «без обедов. Раскольников голодал, как это случалось со всеми студентами, не имевшими ни поддержки из дому, ни работы; он обносился, обтрепался так, что ему уже нельзя было показываться на люди, а следовательно, он не мог уже и искать заработка, не мог бы взять урок, если б он и подвернулся: «без сапог нельзя детей учить».

Одна голова не бедна, а бедна так одна,- на эту пословицу намекал Аполлон Григорьев, когда записывал у себя в дневнике, что бедность ужасна своими последствиями больше всего потому, что бедняку приходится как-то устраивать не только свою судьбу, но еще отвечать и за судьбы близких.