Мать и сестра любили Родиона Раскольникова страстно, и сам он был предан им беспредельно. Чтобы поддержать Родиона, сестра его Дуня поступила гувернанткой в семью Свидригайлова, взяв вперед сто рублей; шестьдесят из них она послала Роде, но продержаться на них весь год он все же не смог. Свидригайлов покусился па невинность Дуни, и она вынуждена была с позором оставить место. Чистота и правота ее вскоре были признаны, но практического выхода она все же не могла найти: по-прежнему нищета стояла у порога перед ней и матерью, по-прежнему она не в состоянии была чем-либо помочь бесценному Роде, которому неизбежно предстояло бросить университет. В безвыходном своем положении Дуня приняла «предложение руки и сердца» Лужина, почти откровенно покупавшего ее, да еще с унизительными, оскорбительными условиями. Дуня шла на этот брак, как иные бросаются в омут, шла не ради себя, а ради брата.

Достоевский показывает Раскольникова подчеркнуто одиноким. Раскольников не входил в студенческую жизнь, ни в политическую, ни в учебно-цеховую. «Замечательно,- говорится в романе,- что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись. Ни в общих сходках, ни в разговорах, ни в забавах, ни в чем он как-то не принимал участия. Занимался он усиленно, не жалея себя и за это его уважали, но никто не любил… Иным товарищам его казалось, что он смотрит на них на всех как на детей, свысока, как будто он всех их опередил и развитием, и знанием, и убеждениями, и что на их убеждения и интересы он смотрит как на что-то низшее». Раскольников вел себя так, как будто он перерос своих сверстников: они остались на той ступени, с которой он ушел, вверх ли, вниз ли, но ушел один, сменив прежнее на новое.

От молодежи Раскольников прямо отмежевывается: «За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил? Трудолюбивый народ и торговый; «общим счастьем» занимаются… Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет: я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить».

На первый взгляд кажется, что Раскольников вторит какому-нибудь Н. Соловьеву, писавшему, что социалистическая теория «безвредна и ограниченна, как то -же экономическое разрешение буржуазного понятия о человеке и жизни»1. На самом деле все обстоит не так просто.

    * «Он стоял и смотрел вдаль долго и пристально; это место было ему особенно знакомо. Когда он ходил в университет, то обыкновенно,- чаще всего возвращаясь домой,- случалось ему, может быть, раз сто останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному И неразрешимому своему впечатлению. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина… Дивился он каждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и откладывал разгадку его, не доверяя себе, в будущее. Теперь вдруг резко вспомнил щд про эти прежние свои вопросы и недоумения, и показалось ему, что не нечаянно он вспомнил теперь про них. Уж одно то показалось ему дико и Чудно, что он на том же самом месте остановился, как прежде, как будто и действительно вообразил, что может о том же самом мыслить теперь, как и прежде, и такими же прежними темами и картинами интересоваться, какими интересовался… еще так недавно. Даже чуть не смешно ему стало и в то же время сдавило грудь до боли. В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалось ему теперь все это прежнее прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, и прежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, и он сам, и всё, всё…»



 





Исследователи обычно проходят мимо этого текста. Остановился на нем В. Шкловский, но не понял его. По мнению В. Шкловского, Достоевский не дал разгадки «великолепной панорамы», от которой не мог оторваться Раскольников. «Разгадки мет потому,- поясняет он,- что нет борьбы Раскольникова за свои человеческие права…» Однако текст Достоевского прочитывается и смысл его «разгадывается». Раскольников (который, вопреки мнению В. Шкловского, борется по-своему и за свои человеческие права) смотрит на тот же самый петербургский пейзаж, который поразил Аркадия в рассказе «Слабое сердце», написанном в 1848 году.

В «Преступлении и наказании» Достоевский в третий раз вводит в повествование символически и философски истолкованный пейзаж Петербурга над Невой, на этот раз в качестве переживания Раскольникова. В «Слабом сердце» и в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» - пейзаж зимний, в «Преступлении и наказании» - летний, однако не в этом заключается разница между ними.

Разочарование не освободило Раскольникова от чувства потрясенной справедливости. Наоборот, быть может, это чувство в нем еще усилилось и приобрело особенно горький характер как начинает сильней болеть незажившая растравленная рана или незажившее растравленное горе. Раскольников ищет иного пути к идеалу, иных средств осуществления идеала, которые раньше ему и в голову бы не пришли, притом таких, которые решили бы дело сразу и немедленно.

Достоевский создавал образ Раскольникова под влиянием опыта двукратного поражения, сороковых и шестидесятых годов, помноженного к тому же на человековедческие наблюдения каторги. Путь к идеалу и самый идеал неразрывно связаны между собою. Кто избирает иной путь, тот неизбежно в той или иной степени видоизменяет и самый идеал. Решившись на убийство, Раскольников должен был отказаться от демократических социально-утопических мечтаний, с особой силой вспыхивавших в его сознании, когда ОН стоял и думал на берегу Невы. Да и само решение убить могло возникнуть только тогда, когда он признал своих прежних товарищей бессильными перед мировым злом, когда он пришел к заключению, что путь утопии это в итоге путь капитуляции перед отвергаемой действительностью.