В конце главы «Хотилов» звучит ирония по поводу проекта постепенного освобождения крестьян и вообще по поводу всяких, проектов реформ: «Но теперь дуга коренной лошади звенит уже в колокольчик и зовет меня к отъезду, — говорит путешественник; и для того я за благо положил, лучше рассуждать о том:, что выгоднее для едущаго на почте, чтобы лошади шли рысью или иноходью, или что выгоднее для почтовой клячи, быть иноходцем или скакуном? — нежели заниматься тем, что не существует». Так диалог-диспут с самим собой разом разрушает иллюзию либеральных проектов, оставляя место для других мыслей, изложенных, например, в главе «Тверь», в оде «Вольность». «Чувствительный друг» и «Проситель свободного книгопечатания». В главах «Вышний Волочок» и «Торжок» эпизодически появляются друзья путешественника.

Первый из них —«чувствительный друг»—однажды изволил заметить, что «кофе, налитой в твоей чашке, и сахар, распущенной в оном, лишали покоя тебе подобнаго человека, что они были причиною превосходящих его силы трудов, причиною его слез, стенаний, казни и поругания». Путешественник при этом поясняет, что кофе и сахар взращены на плантациях подневольным трудом рабов в Америке, Еще раз мы встречаемся с «чувствительным другом» в главе «Медное». Писатель говорит о нем так: «Ты проклинал некогда обычай варварской,в продаже черных невольников в отдаленных селениях твоего отечества», из чего можно заключить, что этим другом был англичанин или француз, с которым автор «Путешествия» встречался по своей службе в Петербургской таможне и который за питием кофе резко осуждал рабовладельцев Соединенных Штатов Америки. Не исключено, что прототипом «чувствительного друга» был Федор Васильевич Каржавин, демократ по убеждениям.

«Проситель свободного книгопечатания», встреченный путешественником на почтовом дворе в Торжке, оказался человеком, отправляющимся в Петербург с целью подать прошение об отмене цензуры и введении в стране свободного книгопечатания.Утопичность подобного проекта в условиях царской России очевидна; маловероятно, что оно вообще могло быть вручено Екатерине II. Ведь в тексте прошения немало резких упреков в адрес царей и «власть имущих», которые ввели цензуру, чтобы ограничить тем самым свободу слова. В уста «просителя свободного книгопечатания» Радищев вкладывает мысль о преобразующей роли революционного слова и осуждение цензуры вообще.



 






«Новомодный стихотворец». С «новомодным стихотворцем» путешественник повстречался в тверском трактире. Они познакомились за обедом, и стихотворец рассказал путешественнику о .положении дел в русской поэзии, о реформе стихосложения, о стихотворных переводах из «Генриады» Вольтера в русской литературе. «Я"и.сам, продолжал он, заразительному последовал примеру и сочинял стихи ямбами, но то были оды. Вот остаток одной из них, все прочия сгорели в огне; да и оставшуюся та же ожидает участь, как и сосестр ея постигшая. В Москве не хотели ее напечатать по двум причинам: перьвая, что смысл в стихах неясен, и много стихов топорной работы, другая, что предмет стихов несвойствен нашей земле. Я еду теперь в Петербург просить о издании ея в свет». С этими словами стихотворец протянул путешественнику рукопись, написанную в духе классицизма оду «Вольность», и начал ее чтение с комментированием трудных мест и пересказом (всего в оде было неполных 50 строф).

В рукописных редакциях «Путешествия» не «новомодный стихотворец», а сам путешественник читал оду «Вольность» в сокращении. Продолжение текста было другим: «Прочитав, я ему сказал: «Если вы, государь мой, ни за чем другим едете в Петербург, как дабы истребовать дозволение на напечатание ваших стихов, то возвратитесь в покое домой и потщитесь исправить их от двух погрешностей: от нелепости выражений и, сказать вам могут, от нелепости мыслей». — Он, поглядев на меня е презрением. «Прочтите сию бумагу и скажите мне, не посадят ли и за нее ... Читайте: сие долженствовало быть для великого поста, некоторым случаем не докончено. Да будет оно пример, как можно писать не одними ямбами».

Далее следовал текст оратории «Творение мира», в которой Радищев развивал характерный для него взгляд на слово как на силу, способную бороться за переустройство мира. После завершения текста оратории читалось такое окончание главы! «Что-же вы скажете о употреблении в одном сочинении разноге рода стихов? Но сие смешение не только прилично малому и для пения определенному стихотворению, то удачно будет и в ено-пеи, Не мой сей есть совет, но Мармонтелев.— Я, собрав мои. мысли, хотел ему на его стихи сказать нечто, может быть, ему я неприятное. Но колокольчик на дуге возвестил мне, что в дороге складнее поспешать на почтовых клячах, оставляя Пегаса в парнасской конюшне, и для того я поспешно с новомодным моим стихоплетчиком простился».

В процессе подготовки наборной рукописи «Путешествия» Радищев снял текст «Творения мира» и сопутствующие ему фразы, расширив текст оды «Вольность». Образ «новомодное» стихотворца» от этого не пострадал, а читатель только выиграя, познакомившись с революционным: произведением в более полной редакции.