А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
Злодеяние и возмездие в трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери» - сочинение

Во вступлении обратим внимание на то, что мы имеем дело с художественным — т. е. нравственным — произведением, что цель художества, как однажды сказал Пушкин, «есть идеал», а это значит, что случайность— обыденная вещь в нашем земном мире — полностью исключается из мира художественного, которым управляют гармонические законы бытия, не знающие никаких исключений из собственных правил (т. е. тех же случайностей).

В реальной жизни убийца Сальери мог уйти от ответа, мог избежать наказания. В мире художественном его неминуемо постигнет возмездие. В связи с этим сформулируем для себя задачу: попытаемся понять, что подтолкнуло Сальери к злодеянию и какое возмездие его постигло в пушкинской трагедии.

II. Злодеяние.
1. Будем очень внимательны. Пойдем за Пушкиным, который говорил, что драматический писатель обязан быть «беспристрастным как судьба», что драматург не может гласно воплощать в своей пьесе «никакого предрассудка любимой мысли». А это значит, что принципиально неверными окажутся наши попытки угадать, на стороне кого из героев выступает в том или ином месте своей трагедии Пушкин. Это значит, что устами героев говорят они сами, а не автор, дело которого (опять же по Пушкину) передать в пьесе «истину страстей» и «правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах ».

2. От самого Сальери мы слышим, что он завистник. Но что разожгло его зависть до бешенства, до желания убить ненавистного ему человека?
А) Отметим, как великолепно владеет собой Сальери. Единственное место в пьесе, где он выходит из себя, — эпизод с трактирным скрипачом, которого Моцарт привел в дом Сальери, чтобы посмешить того фальшивой игрой. Но, слушая старика скрипача, хохочет только Моцарт. Сальери же взбешен: «Мне не смешно, когда маляр негодный / Мне пачкает Мадонну Рафаэля, / Мне не смешно, когда фигляр презренный / Пародией бесчестит Алигьери».
Поведение Сальери здесь настолько неадекватно реальной ситуации, что Моцарт и не связывает его с ней: «Ты, Сальери, / Не в духе нынче. Я приду к тебе / В другое время».
Конечно, это намного логичней, чем идти вслед за Сальери, который (как он изображает) в бешенстве якобы от посягательства на искусство. «В другое время» Моцарт знал его другим и потому решил, что тот попросту «не в духе нынче»: «Теперь / Тебе не до меня».
Б) Что же все-таки вывело из себя умеющего владеть собой Сальери? Послушаем Моцарта, которого, прежде чем прийти в неистовое бешенство, внимательно слушает Сальери. Моцарт рассказывает другу, что шел к нему показать свою очередную новинку, «но, проходя перед трактиром, вдруг / Услышал скрипку... Нет, мой друг Сальери! / Смешнее отроду ты ничего / Не слыхивал... Слепой скрыпач в трактире / Разыгрывал voi che sapete. Чудо! / Не вытерпел, привел я скрыпача, / Чтоб угостить тебя его искусством». «Войди!» — приглашает старика Моцарт и заказывает ему: «Из Моцарта нам что-нибудь!»

Почему именно «из Моцарта»? Потому что насмешил его скрипач, разыгрывая «voi che sapete» («О вы, кому известно») — арию Керубино из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро». И Сальери ждет, что скрипач заиграет эту арию. Возможно, что и он посмеялся бы вместе с Моцартом, ведь он так артистично умеет ему подыгрывать. Но скрипач играет не эту арию и даже не из той оперы. Старик, к. ак сказано в ремарке пьесы, «играет арию из «Дон-Жуана».
Играет, наверное, не менее потешно, о чем свидетельствует от души хохочущий Моцарт. Но до смеха ли Сальери, который из всего этого выводит, как невероятно популярен Моцарт у всех слоев общества? Может ли смеяться тот, для кого игра скрипача сейчас — как пытка: она наполняет душу Сальери черной, сумасшедшей завистью к славе Моцарта.
В) Вот где истоки того бешенства, которым охвачен пушкинский Сальери и которое вполне сопоставимо с бешенством его прототипа, освиставшего оперу Моцарта.

3. Как относится Сальери к композитору Моцарту? Считает ли он Моцарта великим художником? Определенно мы можем сказать только одно: Сальери Моцарту сумасшедше завидует. Но завидует, судя по всему, не столько его дару, сколько его славе, которая для Сальери является целью и смыслом существования в музыке.

А) С первых же своих шагов на музыкальном поприще он был устремлен именно к славе. То есть, рассказывая о своем начале, он утверждает нечто прямо противоположное: «Я стал творить, но в тишине, но втайне, / Не смея помышлять еще о славе». Но верить ему в этом совершенно необязательно, потому что он тотчас же проговаривается: «Нередко, просидев в безмолвной келье / Два-три дня, позабыв и сон, и пищу, / Вкусив восторг и слезы вдохновенья, / Я жег мой труд и холодно смотрел, / Как мысль моя и звуки, мной рожденны, / Пылая, с легким дымом исчезали». Ведь чем же еще, если не помыслом о славе, объяснить хладнокровное уничтожение Сальери даже тех своих опусов, благодаря которым он вкусил «восторг и слезы вдохновенья», которые ощутил как «мной рожденны» — физической частичкой самого себя? Чем объяснить такое самоедство, если не расчетливым прикидыванием, примериванием, достигают или нет его создания до известных, знаменитых, прославленных образцов?
Б) И разве не о той же расчетливой устремленности к славе говорит невероятное с точки зрения здравого смысла поведение Сальери, «когда великий Глюк / Явился и открыл нам новы тайны / (Глубокие, пленительные тайны)»? Что говорит о себе сам Сальери? «Не бросил ли я все, что прежде знал, / Что так любил, чему так жарко верил, / И не пошел ли бодро вслед за ним / Безропотно, как тот, кто заблуждался / И встречным послан в сторону иную?»
Решить, что Сальери ведет себя здесь, как игрок, рискующий всем своим капиталом, было бы неверно, потому что капитал, с которым расстается Сальери, для него цены не имеет: за его готовностью отказаться от себя проступает единственная признаваемая им ценность, ради которой он пойдет на что угодно, — слава.

В) И все-таки признает или нет Сальери Моцарта великим художником? С одной стороны, называя Моцарта «безумцем, гулякой праздным», Сальери в то же время говорит о Моцар-товом «священном даре», «бессмертном гении». Но с другой стороны, по Сальери, эти качества — свойства, скорее, не величия, а той иерархической величины, какой можно с их помощью достигнуть. Ведь недаром он почти не слышит — не слушает музыки, которую играет ему Моцарт. Ибо едва смолкли аккорды Моцартовой новинки, как раздался голос Сальери: «Ты с этим шел ко мне / И мог остановиться у трактира / И слушать скрыпача слепого! — Боже! / Ты, Моцарт, недостоин сам себя» — верный признак, что воображение Сальери, пока играл ему Моцарт, было занято трактирным скрипачом. Вот почему так удивительно неконкретна, так обща оценка Сальери новинки Моцарта: «Какая глубина! / Какая смелость и какая стройность!» Он, видимо, и сам ощущает, что ' его рецензия слишком абстрактна, и потому старается расцветить ее экзальтацией: «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; / Я знаю, я». Странно было бы поверить, что он действительно считает Моцарта богом, особенно после того, как тот привел к нему скрипача, раздувшего в душе Сальери бушующий костер зависти. Ведь если до встречи со скрипачом Сальери выражал свое удовлетворение тем, что «слава / Мне улыбнулась; я в сердцах людей / Нашел созвучия своим созданьям», — если он в это верил или хотя бы хотел в это верить, то приведенный Моцартом старик не оставил от его веры камня на камне. Недаром, привычно обволакивая пафосным туманом свое решение убить Моцарта: «Я избран, чтоб его / Остановить...», окутывая им и самостийно возложенное на себя представительство от имени всех: «...не то мы все погибли, / Мы все, жрецы, служители музыки...», Сальери не только не смог удержать эту общность со всеми, но вынужден констатировать такое от всех отличие, какое особенно болезненно, особенно нестерпимо его самолюбию. «Не то мы все погибли...» — начал Сальери. А закончил так: «Не я один с моей глухою славой...» С глухою — т. е. со славой, нашедшей отклик в немногих сердцах, с очень малой, очень узкой, очень ограниченной известностью. В состоянии ли спокойно отнестись к такому открытию Сальери?!



 
Г) А как же слезы Сальери, которые приметил Моцарт, когда играл свой «Реквием»? Разве они не свидетельствуют о восхищении Сальери Мрцартовой музыкой? Ведь именно так и истолковал их Моцарт: «Когда бы все так чувствовали силу / Гармонии!» Увы, отравленный уже Сальери Моцарт ошибся. Сам же Сальери это и подтверждает: «Эти слезы / Впервые лью: и больно и приятно, / Как будто тяжкий совершил я долг, / Как будто нож целебный мне отсек / страдавший член!» Он говорит: «Впервые лью» не потому, что позабыл о других слезах которые ему довелось проливать и о которых он рассказывал прежде, — когда, «ребенком будучи», слушал органную музыку или когда делал первые шаги на музыкальном поприще, а потому, что нынешние :— «эти слезы» музыкой не вызваны и с ней не связаны. Бросивший яд в стакан Моцарту Сальери довольно точно сравнил себя с тем, кто исполнил тяжкий долг, кто перенес удачную хирургическую операцию,— с тем, словом, кто, высвободившись из-под болезненной и мучительной тяжести, обрел упоительную легкость. Сальери плачет от упоения собой, достигшим апогея внутренней свободы, ибо вместе с уходящим из жизни Моцартом уходят, как чувствует сам Сальери, и несправедливость к нему судьбы, и постоянная его настороженность, и вечное притворство, и неодолимая зависть к Моцарту. III. Возмездие. 1. Прав ли Моцарт, утверждающий, что «гений и злодейство — / Две вещи несовместные»? Мы видим, с каким пренебрежением отнесся к этой фразе Сальери, который тут же, вопрошая: «Ты думаешь?», бросил яд в стакан с Моцартовым вином. Еще раз напомним, что имеем дело с пьесой, где каждый персонаж говорит своим, а не авторским голосом. Сам логический ход событий может подтвердить или опровергнуть Моцарта. А) Но прежде чем проверить на истинность Моцартово изречение, подумаем над тем смыслом, который вкладывает Моцарт в понятие «гений». Слово «гений» возникает в связи с вопросом, который он задает Сальери: «Ах, правда ли, Сальери, / Что Бомарше кого-то отравил?» — и на который сам же Моцарт отвечает так: «Он же гений, / Как ты да я. А гений и злодейство — / Две вещи несовместные». Б) «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь...» — говорил, как мы помним, ему Сальери. Но гармоническое ухо Моцарта немедленно улавливало неоправданное повышение регистра тона, И-он Возвращал друга, так сказать, с небес на землю: «Ба! право? может быть... /Но божество мое проголодалось». «Он же гений, / Как ты да я», — характеризует Бомарше Моцарт, несомненно имея в виду не какую-то высшую, а самую обычную одаренность. Потому что говорит: «как... я». А себя Моцарт к небожителям искусства причислять не станет, о чем как раз и свидетельствует та насмешливость, с какой он отклонил от себя сомнительную честь именоваться богом. 2. Моцарт отравлен. Он уходит умирать, сопровождаемый репликой Сальери, давшего волю своему чувству глубочайшего удовлетворения: «Ты заснешь / Надолго, Моцарт!» Но как недолго длится его удовлетворение, как краток период его эйфории, как быстро и как внезапно оставляет его победное чувство, чтобы уступить место паническому: «Но ужель он прав, / И я не гений? Гений и злодейство / Две вещи несовместные». Уже было обращено внимание, как по-разному записал одни и те же слова в своей пьесе Пушкин. У Моцарта они с тире (категорическая убежденность). У Сальери тире отсутствует. Наверняка потому, что ему важно сейчас поколебать непререкаемую, уверенность Моцарта, взять ее под сомнение; «Неправда: / А Бонаротти?» Но распространенная легенда о том, что, Микеланджело умертвил натурщика, чтобы правдоподобней запечатлеть муки умирающего, кажется, не очень убедительна и для самого Сальери: «иль это сказка / Тупой, бессмысленной толпы — и не был / Убийцею создатель Ватикана?» Так что апелляция к Бонаротти (сейчас мы пишем это имя по-другому: Буонарроти), скорее всего, не Даст Сальери преимущества в его споре с убитым им Моцартом. Пожалуй, она только унизит Сальери, Ведь рн. потому и говорит о себе «гордый», что брезгливо отстраняется от «тупой, бессмысленной толпы», заносится над ней. 3. Но кроме ее «сказки» других аргументов для спора с Моцартом у Сальери нет. А спорить с ним он теперь принужден навсегда, Потому что пьеса закончена. Как раз на том контрдоводе Сальери, который сомнителен для него же самого. Как не сразу подействовал яд Сальери, брошенный в вино Моцарту, так не сразу подействовали слова Моцарта, брошенные в душу Сальери. Но подействовали наподобие яда — отравили душу чернейшим подозрением: «...ужель он прав, /И, я не гений?» 4. Дело не в том, что Сальфи даровит, что сам Моцарт с удовольствием вспоминает его «Тарара» — «вещь славную», по отзыву Моцарта. Дело в том, что, став злодеем, Сальери перестанет быть художником, — в этом и заключается суть Моцартовых слов, которую начинает Постигать Сальери. Прежде его душа корчилась от зависти, изнывала от кажущейся ей несправедливости судьбы. Теперь душа Сальери охвачена ужасом: неужели, убив Моцарта, он убил в себе художника, т. е. обрек себя на вечное бесплодие? 5. Вот вопрос, подсказанный Моцартом и проясняющий смысл настигшего Сальери возмездия. IV. В заключение снова вернемся к словам Пушкина о том, что «цель художества есть идеал...». Обратим внимание на абсолютную неотвратимость возмездия для тех пушкинских героев, кто действует вопреки нравственным законам бытия. Выстроим такую цепочку: Мазепа — Германн — Дадон — Сальери — Швабрин — Пугачев.





Ну а если Вы все-таки не нашли своё сочинение, воспользуйтесь поиском
В нашей базе свыше 20 тысяч сочинений

Сохранить сочинение:

Сочинение по вашей теме Злодеяние и возмездие в трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери». Поищите еще с сайта похожие.

Сочинения > Пушкин > Злодеяние и возмездие в трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери»
Александр Пушкин

Александр  Пушкин


Сочинение на тему Злодеяние и возмездие в трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери», Пушкин