В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дел Петра
Мрачили мятежи и казни.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.

«Стансы», написанные в 1826 году и связанные с восшествием на престол Николая 1, были первым законченным произведением, где Пушкин обратился к личности Петра Великого. Именно в этом стихотворении создан тот образ великой исторической личности, который будет развиваться и дальше в творчестве Пушкина и получит мощное продолжение в «Полтаве», «Медном всаднике», «Арапе Петра Великого», незавершенной «Истории Петра». Не случайно Белинский писал, что наивысшими вдохновениями Пушкин был обязан «великому гению творца России».

Но «Стансы» были не первым обращением Пушкина к эпохе и личности Петра. Могучая фигура царя-реформатора волновала и влекла поэта с самого детства. Интерес к Петру подогревался жгучим интересом к биографии самого удивительно го из предков Пушкина Абрама Петровича Ганнибала. Этот черный прадед, самый невероятный из «птенцов гнезда Петрова», как и вся ганнибаловская ветвь пушкинской родословной, невольно уводил юного поэта в ту далекую эпоху, будил фантазию и мысль. Может быть, именно Петр и Ганнибал в наибольшей степени определили интерес Пушкина к отечественной истории.

Первые глубокие замечания о петровском царствовании появляются у Пушкина в 1822 году в «Заметках по русской истории», не публиковавшихся при жизни поэта. Исследователи не перестают изумляться точности суровой исторической прозы Пушкина, почти невероятной для двадцатитрехлетнего автора. Посвященные в основном анализу екатерининской эпохи, пушкинские «Заметки» начинаются с петровских преобразований. Неспешное эпическое начало, выдержанное в ритме «Истории» Карамзина, напоминает о том движении русского общества, которое началось при Петре и постепенно затихало: «Воспоминания старины мало-помалу исчезали». Больше всего Пушкина интересуют проблемы просвещения, исторический толчок которому дал Петр. Возникает поразительная фраза, в которую молодой Пушкин вложит свое понимание силы и двойственности личности великого царя: «Петр 1 не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон»… Образ Петра, который позже отольется в знаменитые литые формулы «Полтавы» и «Медного всадника», выражен в лаконичных и сильных определениях: «северный исполин», «сильный человек».

Кроме «Стансов», образ Петра не слишком часто будет появляться в лирике Пушкина. «Моя родословная» и «Пир Петра Первого» — вот, пожалуй, и вселирические стихотворения; где поэт обратился к Петру и его эпохе. Характерно, что в лирике (кроме «Стансов») Петр осмысляется Пушкиным, прежде всего, не как государственный деятель европейского масштаба, а как крупный, незаурядный человек, яркая личность. В «Пирс Петра Первого» главная интонация вопросительная. На протяжении всего стихотворения автор ищет ответа на вопрос: «Что пирует царь великий в Петербурге-городке?» Ироничному слову «городок» соответствует и весь игривый тон стихотворения, Одержала ли Россия новую великую победу? Может быть, отмечается годовщина Полтавской битвы? Или увеличился и окреп русский флот? Или, может быть, родила наследника Екатерина? Оказывается, нет. «Пальба и крики в Петербурге-городке» раздаются в честь примирения царя с по Пушкин по-молодому озорничает в этих стихах, но нельзя не по чувствовать, что широта души великого царя радует и веселит поэта. В «Моей родословной» вслед за историческими Пушкиными возникает славная ганнибаловская ветвь, а Петр, которому первый Ганнибал «был наперсник, а не раб», будет назван «шкипером славным», «кто придал мощно бег державный рулю родного корабля».

Этот мотив державности станет основным в эпических произведениях Пушкина, посвященных Петру 1. Самое яркое и радостное явление Петра мы встречаем в «Полтаве»:
Тогда-то свыше вдохновленный
Раздался звучный глас Петра:
«За дело, с Богом!» Из шатра,
Толпой любимцев окруженный,
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь как божия гроза.
И он промчался пред полками,
Могуч и радостен как бой.
Он поле пожирал очами.
За ним вослед неслись толпой…





 







Сильный, прекрасный, одержимый волей к победе, Петр вызывает у Пушкина искренний, неподдельный восторг. Пушкину нравится не только бесстрашие царя, но и его великодушие:

« и славных пленников ласкает, и за учителей своих заздравный кубок поднимает». Кажется, что в этой сцене, как и в «Пире Петра Первого», Пушкин следует своему собственному завету:

Оставь герою сердце. Что же он будет без него? Тиран>. Продолжением темы великого и мудрого Петра станет вступление к «Медному всаднику». Торжественно звучит начало поэмы:
На берегу пустынных волн
Стоял Он, дум великих поли,
И вдаль глядел..
И думал Он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

Великая мечта Петра осуществилась, «и юный град, полнощных стран краса и диво, из тьмы лесов, из топи блат вознесся пышно, горделиво». Вступление к «Медному всаднику» в, этот гимн Петру и Петербургу, принадлежит к числу самых знаменитых произведений Пушкина, но в этой поэме впервые Пушкин задумывается над тем, что с годами начинает беспокоить его все сильнее: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом». Это противоречие будет тревожить Пушкина во время его работы над «Историей Петра Великого», но и в «Медном всаднике» есть Петр-самодержец. Он пре не в каких-либо конкретных деяниях, а в сим волическом образе Медного всадника как олицетворения бес человечной государственности даже в тех строках, где Пушкин как будто бы славит дело -Петра, уже слышна интонация тревоги:
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Железная узда» в знаменитом памятнике Петру превращается в окаменевшего, бесчувственного истукана, который, сорвавшись с места, преследует бедного обезумевшего Евгения:
И во всю ночь безумец бедный
Куда стоны ни обращал,
За ним повсюду всадник медный
С тяжелым топотом скакал.

Медный всадник - это, конечно, не Петр, который «могущ и радостен как бой», который «весь как божия гроза». Медный всадник — это превращение Петра, которое произошло с его делом за минувший век.

Никто, как Пушкин, не мог так глубоко проникать в суть истории, так воспитать и чувствовать исторические личности, так видеть их глубокие противоречия «История Петра Великого» осталась незавершенной. Пушкин погиб, не дописав, может быть, самое главное свое историческое сочинение. Но известно, что он откладывал его и при жизни. Так было, к примеру, когда он ясно понял, что признание царевича Алексея было получено под пыткой. «Рука дрожала», — заметил Пушкин и не смог продолжать. Потому-то такими бесценными для нас остаются все произведения Пушкина, посвященные Петру: в них нет ни догматизма, ни предвзятости, ни слепого преклонения, а глубокое и мудрое проникновение в трагическую суть истории. Как никто из русских художников, Пушкин имел право сказать: «История народа принадлежит поэту».